— Да примерно за полгода до смерти.
— И что же, так она и не поделилась ни с кем?
— Леля была очень замкнутым человеком. Даже то, что она сказала, это уже для нее много. О своей личной жизни- она никогда не говорила.
— Какие-нибудь украшения вы на ней видели?
— Что вы! Да и откуда?
— Она ничего не рассказывала о своей матери?
— Нет, мы только знали, что она умерла. Когда это случилось, собрали немного денег на похороны. Деньги Леля взяла, но от нашей помощи отказалась, никого из наших на похоронах не было. Да и вообще мы у нее не бывали.
Что-то наметилось. Петрушин боялся спугнуть это «что-то». Неужели французское «ищите женщину» распространяется и на мужчину? Позвал еще раз Веру Ивановну Ведникову.
— Нет, ничего не говорила, — ответила та на вопрос о мужчине.
— Она с вами была откровенна?
— Я всегда считала, что у нее нет никаких секретов. У нее вообще не было ничего своего, все чужое. А чужое мне неинтересно.
Вера Ведникова была настроена зло и отчужденно. Может быть, от того, что она не удостоилась быть поверенной в сердечной тайне родной сестры? А может быть, старая обида или неразрешенный спор?..
— Уж не Пашка ли Михнюк? — усмехнулась Ведникова.— Этот — жених хоть куда...
— Вы говорили о подруге детства Лели. Напомните, как ее зовут.
— Когтева, Любовь Когтева. Она все знает, все секреты. Телефон могу дать. И еще товарища разыщите, который брошку упер, он тоже в курсе. Много их, друзей-товарищей, объявляется, когда почуют запах вкусненького.
— «Товарища» я нашел, он отрицает кражу брошки.
— Как же, признается, дурак что ли? Отпустили?
— Отпустил.
— Вы всех отпускаете, кто это... отрицает? А Михнюк кому будет долг отдавать, вы случайно не скажете?
— Какой долг?
— А тот, что у Лели брал, — сорок рублей. Мелочь? А хоть бы и так. Только почему это Пашенька должен на дармовщинку пользоваться?
— Постойте, постойте, когда Михнюк брал эти деньги?
— Да еще месяца за три до смерти. Обещал через неделю отдать, да вот дотянул.
— Вам об этом Леля сказала?
— А то кто ж.
— И что же конкретно она говорила?
— То и говорила — взял и не отдает. Теперь, сказала, никому не дам.
— Когда состоялся этот разговор?
— Она мне несколько раз говорила. Последний недели за две до смерти.
Петрушин срочно встретился с Михнюком.
— Павел Трофимович, есть данные, что вы брали у Ведниковой деньги в долг.
— Глупости! — возмутился Михнюк. — Я — у Ведниковой? Этого еще не хватало!
— А может быть, подумаете? Какой резон Вере Ивановна Ведниковой на вас наговаривать?
— Я ничего не брал, — отчеканил Михнюк и «заиграл» пальцами.
«Странная амбиция, — подумал Петрушин. — И это из-за сорока-то рублей! А может быть, Михнюк почему-либо не хочет говорить о более поздних фактах общения с Ведниковой — ведь он утверждал, что видел ее в последний раз за полгода до смерти, а здесь уже речь идет о трех месяцах? Вере Ведниковой трудно не верить. Хотя... Михнюка она, кажется, не жалует. Впрочем, кого она жалует, со всеми по-черному... Скряга, видно, та еще. Вспомнила. Небось рассчитывала получить эти деньги сама. Как же, единственная наследница».
Петрушин пытался оценить показания свидетелей, как велит закон, по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности. Кому верить — Михнюку или Ведниковой? Внутреннее убеждение говорило: Ведниковой. Но оно «не основано» и вряд ли будет «основано».
«В случае, если противоречия устранить не представляется возможным, — всплыло в памяти другое правило, — следователь вправе принять одни показания и отвергнуть другие, приведя убедительные мотивы этого». Но и мотивов нет. По-видимому, вряд ли удастся Вере Ведниковой получить свое скромное наследство.
Дело № 23385.
Двухкомнатная стандартная квартира. Дорогой мебельный гарнитур, массивные обтянутые атласом стулья и кресла, которым в квартире явно тесно. Старые картины, скорее всего, подлинники, дорогой фарфор за стеклом в «стенке», масса дорогих безделушек. Все заставлено, и, кажется, нет уже никакой возможности втиснуть что-нибудь еще в квартиру Симонина.
Жена Симонина — полная флегматичная блондинка лет сорока, устроившись в глубоком кресле у телевизора, что-то вязала на спицах.
— Манюньчик, ку-ку, — игриво поздоровался, как заведено в этом доме, вернувшийся с работы Симонин.
— Ку-ку, — равнодушно ответила жена, не отрываясь от вязания.
— А что у меня есть, — заигрывающе просюсюкал Симонин,