— Что же у тебя есть? — в тон ему ответила жена.
— У меня копеечка есть.
— Ты моя прелесть! — отозвалась жена, считая петли.
Симонин полез в карман брюк, достал носовой платок, благоговейно развернул его и показал жене монетку.
— Эта копеечка, Манюньчик, называется «рублевый ефимок Алексея Михайловича».
— Кто такой Алексей Михайлович? — спросила жена без всякого интереса.
— Эго царь наш бывший. Монетку отчеканил в одна тысяча шестьсот пятьдесят четвертом году, «ефимок с признаками».
— И что же там за признаки?
— Вот смотри: мужик в шубе и на лошадке, — показал монетку Симонин.
Жена мельком взглянула и вновь принялась за вязание.
— А у шубы-то, Манюньчик, одного рукава нет, забыл резчик рукав вырезать, схалтурил. И халтура эта сделала ефимок особо ценной монеткой. Представляешь?
— Ага, — отозвалась жена.
— Это и есть «признак». Этой копеечке цены нет, Манюньчик.
— Золото?
— Серебро. Но дело не в этом. Таких монеток уже почти не осталось на белом свете. А у меня, видишь, есть.
— Сережа, ты... сколько получаешь? — неожиданно поинтересовалась жена.
— В каком смысле? — опешил Симонин.
— В месяц.
— Манюньчик, я все тебе отдаю до копеечки, всю получку.
— У нас не конфискуют все это? — скучно спросила она.
— Господи, ну что за глупости ты говоришь! Как тебе не стыдно?
— А эти «копеечки», они дорогие?
— Они очень редкие и... красивые. Ах, Манюньчик, если бы ты знала, какие они красивые! — Симонин достал из ящика «стенки» картонную коробку с коллекционными монетами, сел в кресло, поставил коробку на пол перед собой и принялся трепетно разглядывать коллекцию.
— «Гангутский полуторарублевик», Манюнь. Смотри: Петр Первый —гро-озный, глаза выпучил. Хор-рош! Да-а, вот она, вечность. Мы умрем, а они останутся, они тысячу лет будут жить. Чудесно!
— Тебе-то что от этого? — ухмыльнулась жена.
— А я, Манюньчик, тоже останусь с ними жить. Хочешь, скажу, что придумал? Ну-ка вот, смотри, что на ребрешке написано.
Жена оторвалась от вязания, чтобы угодить Симонину.
— Не вижу, мелко.
— Тут написано: «С. А. Симонин». Знаешь, как этот полуторарублевик будут после меня называть? «Гангутский полуторарублевик Симонина». И в каталогах так будет писаться. Все государству оставлю, музею. За такое дело, Манюньчик, и душу дьяволу не жалко продать. Это же национальное достояние! Его надо собрать, собрать по крохам, с миру по нитке. А кому собирать? Некому, Маша, некому. А мне вот, видишь, больше всех надо... Так хочется, Маша, оставить себя хоть в чем-нибудь. Ведь страшно подумать, что останется только прах и тлен и бесконечное космическое забвение... Вот те же тюльпаны взять: красиво, кажется, а что остается? Месяц сроку — и на свалку. Суета. В детях бы остаться, да не дал бог... А ведь смысл жизни — в ее продолжении после смерти, хотя бы в виде памяти.
Жена прекратила вязание и застыла, уставившись куда-то в угол комнаты.
— Эс А Симонин, — произнесла врастяжку. — Ты бы и меня пристроил, что ли: «Симонин с супругой», — предложила она то ли серьезно, то ли с сарказмом — не поймешь.
Дело № 23561.
Складывая бумаги в сейф, Петрушин зацепил взглядом кожаные перчатки в полиэтиленовом пакете, который изъял с места происшествия. Взял в руки, повертел, поперекладывал с руки на руку и тяжело вздохнул: молодость вспомнил.
Лет двадцать назад сделал он большое открытие в криминалистике. Но судьба его оказалась неудачной — шумной, бестолковой и даже скандальной. Вот так же, как и в этот раз, выехал он на место происшествия и так же, как в этот раз, обнаружил перчатки. В их группе был тогда кинолог с собакой. Дали собаке понюхать перчатки и пустили по следу. Бежала она, бежала, нюхала, нюхала, загнала бедного кинолога до обморочного состояния, а когда уже казалось, что цель рядом, и полуживой кинолог стал расстегивать кобуру, след потеряла. «Здесь он, здесь, — отчаянно уверял молодой кинолог. — Давайте искать, найдем, обязательно найдем!» Но группа знала, что это такое, когда собака теряет след. Кинолога успокоили и дали отдохнуть, отдохнули и сами. Но, и успокоившись, кинолог не угомонился, расписывал нюхательные способности своего Джека, заверял, что он и через неделю разыщет негодяя.
И тут у Петрушина возникла идея (впрочем, он не настаивает на абсолютном приоритете): запечатать перчатки в полиэтиленовый пакет, чтобы «не выходил дух», а когда преступник сыщется, проверить собакино обоняние на практике. Так и сделали. На подозреваемого вышли только через месяц. Он все отрицал, но доказательства были. Пригласили пятерых добровольцев из дружинников, поставили их в ряд с подозреваемым, распечатали при понятых пакет и дали Джеку понюхать перчатки. Через пять секунд Джек свирепо облаял подозреваемого и вытащил его из строя. Эффект был таким очевидным, что тот тут же при всех сознался.