Петрушин присвистнул, присвистнул в ответ и Красин.
— Уж не та ли это брошка, о которой говорила Ведникова? Значит, «школьный товарищ» реабилитирован. Надо проверить по сберкассам счета Сапогова — он ведь машину собирался купить.
— Надо арестовывать Сапогова и производить обыск, иначе я за себя не ручаюсь, — объявил Красин.
— Надо арестовывать, — решительно подтвердил Петрушин, а потом вдруг обмяк и жалостливо спросил:—А с Черемных как же?
— Да-а, Черемных... — неопределенно подтвердил Красин. — Может быть, арестуем Сапогова и все прояснится?
Сделали, как решили. Сапогова арестовали. Дома у него и Веры Ведниковой был произведен обыск. Пришлось перебрать все по тряпочке, по иголочке, по гвоздику, особенно в кладовке. Там и был обнаружен в уголке под инструментом узелочек из пакли, а в нем платиновое колье в виде трона с короной и орлами и золотые часы-луковица с надписью: «Трехсотлетие дома Романовых». Когда Вера Ведникова увидела эти вещи, она устроила обморок и обещала «оторвать паразиту голову», но «паразит» был уже вне пределов ее досягаемости. Больше ничего из драгоценностей не обнаружили.
Сапогов давать показания отказался. Ни рубашки, ни брюк, образцы которых Петрушин заблаговременно получил в пользование, найти не удалось.
Когда уже показалось, что развязка близка и вот-вот все образуется, Красин пришел к Петрушину со странной новостью.
— Ты тут насчет Михнюка просил, — виноватым тоном начал капитан. — Я покопался в свободное время, и, ты знаешь, что-то он мне тоже разонравился. В день убийства Ведниковой Михнюк значился в отъезде — был в Гурзуфе на отдыхе. А один малый — он живет этажом выше квартиры Ведниковой Лели — говорит, что вроде бы его видел, и именно пятого июля.
— Где видел? — насторожился Петрушин.
— У дома, естественно. Ты поговори с ним. Тракин Иван Сергеевич его зовут.
— С Тракиным я поговорю. А нам с тобой надо собираться в Запорожье, пора зачищать концы.
Ученик 9-го класса Иван Тракин, низкорослый по современным меркам, но крепкий в плечах подросток, после разговора с оперативником проявил живой интерес к сотрудничеству со следственными органами.
— Значит, так, — с удовольствием начал он. — Я нес в химчистку палас. Открываю дверь, смотрю — метрах в десяти от меня идет этот, ну который часто ходил к этой, к артистке, на втором этаже...
Тракин застыл, в растерянности от того, что сказать больше нечего, — информация оказалась исчерпанной.
— Подожди, давай по порядку, — пришел на помощь следователь. — Когда это было?
— Это было в субботу.
— Почему в субботу?
— В воскресенье мы уезжали в ЛТО, ну этот... лагерь труда и отдыха. Мама сказала, что если я не отнесу палас, никуда не поеду. Это она потому, что я еще раньше обещал отнести. Дотянул, говорит, до последнего, теперь неси, иначе не отпущу.
— Какого числа это было?
— В ЛТО я уезжал шестого. Значит, это было пятого июли,
— А в какое время, не припомнишь?
— Я торопился, боялся опоздать. Значит, это было или перед обеденным перерывом, или перед закрытием химчистки.
— Ну и успел?
— Успел, впритык прямо.
— А сколько на дорогу ушло?
— Да примерно минут тридцать. Тут вообще-то недалеко, я пешком, с передышками.
— И где ты увидел этого человека? Кстати, фамилию его не знаешь?
— Откуда? Я видел, что он часто приходил к артистке. И после ее смерти приходил. А фамилию я у него не спрашивал.
— Понятно. Ну а как ты его увидел?
— Открываю дверь подъезда, а он впереди идет, метрах в десяти.
— К дому или от дома?
— От дома.
— Значит, ты его видел со спины?
— Да.
— А как же узнал?
— А я и не говорю, что узнал. Похоже... Он голову немного вбок повернул, ну мне и показалось, что это он. Очень похож.
— Как он был одет?
— Этого не помню. В рубашке, кажется, и в брюках.
— Понятно, что в брюках. Цвет не запомнил?
— Нет.
— Он что-нибудь нес в руках?
— По-моему, нет.
«Надо провести опознание Михнюка по фотографиям», — отметил про себя Петрушин.
Три версии, и ни одна не хотела уступать другой в праве на истинность. Три человека, ничем не связанные друг с другом, оказались связанные каждый по отдельности с одним и тем же местом и временем действия. Три разрозненные версии превратились в сознании Петрушина в некую единую версию — триаду, странную, ирреальную, не поддающуюся разумному толкованию. Вначале это нервировало, раздражало, настоятельно требовало определенности. Потом мозг устал и сам себя предусмотрительно заблокировал от стремления постичь непостижимое. Петрушин сбросил напряжение, успокоился и стал воспринимать свою нелепую версию-триаду как объективную данность, ничего не предрешая и ничего не стараясь постичь раньше, чем придет для этого время. И даже, когда он арестовал Сапогова, ни один из членов «триады» не потерял полноправия, все они фигурировали в расчетах Петрушина, как если бы одно и то же преступление каждый совершил самостоятельно, независимо друг от друга. Ясно, что такое состояние возникло от дефицита реального знаний, от пустот и пробелов, которые невозможно заполнить одновременно, и в то же время от необходимости проверять все три версии сразу, вперемешку, в очередности, диктуемой не логикой, а условиями каждого нового дня. Уже потом, в конце, следователь скомпонует наработанный материал в том логическом порядке, который удобен для восприятия сознанием и поможет легче уяснить полученные выводы. И тогда три сегодняшние версии расположатся каждая в отведенном для нее месте, в отдельной упаковке. И кто-нибудь, разложив следственные тома по кучкам-версиям для наглядности, воскликнет: сколько же лишней работы сделано! А ведь так все было ясно с самого начала!