— Один из лучших следователей прокуратуры Владимир Вениаминович Иткин, а в ту пору, о которой мы сейчас вспоминаем, стажер... И ему тоже пришлось не раз помогать, но, кстати, даже в начале своей работы он часто радовал своей чисто следовательской интуицией.
И Владимир Константинович стал вспоминать давнишнее дело по ограблению и изнасилованию несовершеннолетней. Преступление было совершено в полутемном подъезде. Пока потерпевшая оттуда выбралась, пока дошла домой, пока родители обо всем догадались и заявили в милицию, прошло много времени. Однако по словесному портрету, составленному со слов потерпевшей, преступник был очень скоро задержан, и потерпевшая его опознала, хотя он, естественно, все отрицал. Обрадованные удачей работники милиции сообщили о происшествии в прокуратуру с опозданием. И когда Иткин, наконец, подключился к этому делу, многое из того, что могло помочь в расследовании, уже установить было невозможно. Потерпевшая по-прежнему упорно указывала на задержанного, недавно, кстати, вернувшегося из мест лишения свободы, что тоже говорило не в его пользу. Факты упрямо подтверждали его вину, но чем больше разговаривал с ним следователь, тем сильнее росла в нем уверенность в том, что совершается ошибка.
Обо всем этом Иткин доложил Панферову.
— Как вы можете охарактеризовать личность задержанного? — поинтересовался Владимир Константинович и убедился, что следователь не терял времени даром. Из рассказов жены, соседей, людей, знавших подозреваемого до колонии, выходило, что он хороший семьянин, очень любит жену, совершенное ранее преступление заключалось в том, что он кого-то избил, приревновав к своей супруге.
— Очень красивая женщина, — подтвердил Иткин и уверенно заявил, — нет, не совершал он этого преступления.
— ...Рассказанное следователем, конечно же, производило впечатление, — признался Владимир Константинович. — Тем более, что у меня самого в молодости был аналогичный случай. Потерпевшая «узнала» одного, а преступником оказался совершенно другой, который, покидая свою жертву, нанес ей очень сильный удар по голове. Произошел, так называемый, разрыв «ленты памяти», и вот в этот разрыв потерпевшая подсознательно «вставила» другого человека, который в момент совершения преступления находился в другом городе. Это подтверждали многие люди. Так мы с ног тогда сбились, проводя следственные эксперименты, чтобы доказать, что подозреваемый никак не мог в тот день и час быть на месте преступления.
Естественно, тот путь в этом случае не годился. И мы с Иткиным пришли к выводу, что надо, держа в уме словесный портрет, искать среди тех, кто задержан в других местах за аналогичные преступления. В результате через несколько дней Владимир нашел настоящего преступника.
Я был очень рад за молодого следователя. Рад, что истина восторжествовала. Торжество справедливости очень важно не только для профессионального, но и нравственного становления молодого специалиста. Я глубоко убежден, что плохой человек не может быть хорошим работником правоохранительных органов.
— Неужели у вас, в прокуратуре, — спрашиваю Панферова,— все хорошо и не бывает никаких конфликтов, острых ситуаций, анонимок, наконец?
— Да нет, — улыбается Панферов, — и конфликты, и напряженные ситуации у нас бывают. И анонимка была. Правда, одна за 20 лет работы.
Позвонили из отдела кадров прокуратуры города. Говорят, думали, мол, ты единственный, на кого еще не написали, а теперь и на тебя есть. Поехал, привез эту анонимку, собрал народ. Вот в чем меня обвиняют. Прочитал пункт за пунктом. Ну, кто смеется, кто возмущается.
— В чем же вас обвиняли?
— Например, в том, что устранился от следствия. А я и тогда и сейчас знаю процентов на восемьдесят все дела, что даже в милиции лежат, а уж свои и подавно. Ни одно серьезное решение следователя без меня не принимают. В общем — глупость. Рассказал я, как и что собираюсь ответить, меня поддержали. И больше анонимок не было.
— А не догадываетесь, кто мог написать?
— Подозревал одного человека. Работал он у нас месяца два. Мне говорили, что письмо было опущено недалеко от его дома. Но я не стал выяснять и другим запретил. Опуститься до выяснения, я считаю, значит унизить себя. Было достаточно, что люди мне верят. А я верю им. Это помогло, считаю, нам успешно выдержать экзамен на зрелость. Я имею в виду такие сложные дела, как злоупотребление в комбинате общественного питания, райпищеторге или отделе учета и распределения, хотя каждое из этих дел было для нас суровым уроком...
ЧП (окончание)
Спустя неделю Амелькина пришла за советом к Панферову: — Владимир Константинович, Куликов отказался от своих показаний!
На прокурора эта новость, казалось, не произвела никакого впечатления.
— Однако вина-то его подтверждается?
— Разумеется! И тем не менее, — Амелькина не могла никак успокоиться, — он теперь отрицает факты получения взяток.
— А как же его собственное заявление?
— Утверждает, что сделал это по требованию следственного работника, который применял к нему недозволенные приемы расследования.
— Следственный работник — это, стало быть, вы?
— Получается, так. — Следователь развела руками и после паузы спросила: — Вы не будете с ним разговаривать, Владимир Константинович?
— Нет.
В подобных случаях Панферов старался всегда встретиться с подследственным, понять, что заставило его изменить прежние показания. Но сегодня у него не было никакого желания ни встречаться, ни говорить с Куликовым, а тем более «воевать» с ним «за него самого». Бесполезно. И слишком поздно. Владимир Константинович убедился в этом еще раз, внимательно изучив разбухшую папку уголовного дела № 57 816.
Почти за двадцать лет работы в прокуратуре Владимир Константинович насмотрелся на разных преступников, но, пожалуй, ни один из них не вызывал в нем такого омерзения и гнева, как эти люди, еще недавно чинно сидевшие в отделе учета и распределения жилья.
Следствие тщательно выяснило, сколько каждый из них и все вместе присвоили они чужих денег. Но даже общая, довольно крупная сумма была ничтожно мала по сравнению с тем огромным моральным ущербом, который был нанесен ими за годы работы, а точнее — преступной деятельности — в райисполкоме.
Каждая новая страница уголовного дела добавляла новые штрихи и детали к картине прежней жизни этих людей, связанных круговой порукой, жаждой наживы, презрением к морали, отсутствием элементарной порядочности, недоверяющих, порой ненавидящих и все-таки необходимых друг другу.
«...не смог устоять от соблазна, когда нечестные люди предлагали, подсовывали мне деньги...» — вдруг вспомнилась прокурору фраза из заявления бывшего заместителя председателя райисполкома. Нет, — был уверен теперь Панферов, — не считал
Юрий Александрович ни себя, ни тех, кто его окружал, «нечестными». Да вообще все эти понятия «честно — нечестно» давно уже не имели никакого смысла в кругу друзей и приближенных Куликова, деливших людей гораздо проще — на «умеющих» и «не умеющих» жить. И ценность каждого человека определялась по тому, «что» и «сколько» с него можно было взять. Ты — мне, я — тебе! Все имеет цену. Все продается и покупается. Нужна квартира? Ну что ж, поможем, тем более что «свой» человек, директор магазина, куда всегда можно прийти как домой, выбрать, что нравится... Как говорится, рука руку моет... Сколько? Да пустяки. Готовьте пятьсот!..
«...не мог устоять, когда нечестные люди предлагали, подсовывали мне деньги». Что уж там ловчить, Юрий Александрович? Давали, потому что — брал...
Страницы уголовного дела отчетливо вставали перед глазами Панферова, причиняя ему нестерпимую боль. Вот уверенно заходит через служебный вход зампред в магазин, вот спешит ему навстречу директор, улыбаются друг другу, исчезают в кабинете... А вот уже готовится справлять новоселье директор. И ползет по магазину завистливый и восхищенный шепот: «Вот как дела-то делаются...» И уже идет к директору продавщица, просит замолвить за нее словечко. А через несколько дней получает ответ: будет тебе квартира. Готовь тысячу...