В ту ночь Рабинович проснулся от деревянного стука и возни, доносившихся со двора, а когда выбежал на улицу, то увидел Одеда, мостившего в сплетении толстых нижних ветвей эвкалипта некое подобие собачьей конуры из деревянных досок.
— Ты что здесь делаешь?
— Я строю себе гнездо на мамином дереве.
— Посреди ночи?
— Нужно успеть, — серьезно заявил мальчуган, — пока работница не приехала.
Несколько дней пролетели незаметно, и вот, в день приезда Юдит, часа за три до прибытия поезда, Моше бережно извлек из шкафа самую нарядную одежду, растопил поленьями печь и согрел воды.
— Нужно вас хорошенько отдраить, — приговаривал он, растирая мыльные спины детей огромными добрыми лапами, — а то она, не дай Бог, подумает, что здесь живут какие-то оборванцы.
Мокрый и нахохлившийся Одед угрюмо сидел под горячей струей воды, а Наоми, напротив, сияла и мурлыкала от удовольствия. Густые облака пара, запах мыла и шершавое прикосновение полотенца к гусиной коже спины наполняли ее неповторимым трепетом ожидания.
Покончив с купанием детей, он искупался и сам, стоя на деревянном ящике, точно медведь на речном валуне, и обливая себя из резинового шланга. Холодная вода струилась по телу, жесткая мочалка беспощадно терла кожу, а у ног лежал покрытый пеной брусок мыла. Затем Рабинович уселся в пахучей тени эвкалипта на низкую табуретку, служившую обычно для дойки коров. Наоми, вооружившись большими ножницами, обрезала ему светлые вихры, отросшие на затылке, и причесала венец редких волос, окружавших лысину.
— Теперь мы все красивые. — Моше поднялся с табуретки. — Ну, поехали.
Он закинул охапку сена на телегу, поверх нее Наоми набросила сложенную мешковину и села рядом с отцом, а Одед согласился спуститься с дерева и присоединиться к ним только после того, как ему было обещано безраздельное управление лошадью в течение всего пути.
— Кроме вади, — поправил себя Моше.
Одеда с детства как магнитом тянуло ко всему, что касается колес, езды и дорог. В три годика он бегал по улицам деревни, крутя перед собой на вытянутых руках железныйобруч руля воображаемого автомобиля, а в пять лет постигал искусство вождения, управляя деревянной доской, с сумасшедшей скоростью катящейся на четырех подшипниках по крутому спуску до самого въезда в деревню.
— Что такое современный семитрейлер? — шутит он сегодня. — Та же лошадка с прицепом, правда, немного побольше, зато разворачиваться задом я научился еще в детстве, на настоящей лошади…
И действительно, я не устаю восхищаться его умением ловко управлять огромной цистерной на заднем ходу молоковоза.
— Это немного проще, чем тебе думается, и чуть-чуть сложнее, чем это выглядит, — говорит Одед. — Люди совершенно не понимают, как сложно водить такую громадину. Погляди-ка на этого кретина! Прилип к заднице моего молоковоза, как банный лист, и это за каких-нибудь двадцать метров до перекрестка! Никак не может сообразить своей дурацкой башкой, какой длинный тормозной путь у моей машины. В Америке таких на месте пристреливают. Там к грузовикам относятся с большим уважением.
На подъезде к вади воцарилось обычное молчание. Неглубокие, прозрачные и спокойные воды весело журчали, унося воспоминания, смывая следы и запахи Моше взял вожжи из рук Одеда.
«Та вода, что утопила Тоню, уже не здесь, давно утекла в море, — подумал он про себя, — и там, испарившись, снова поднимется к облакам, прольется дождем, утопит еще одну женщину и осиротит ее детей».
Дети, будто уловив мысли отца, мгновенно притихли и помрачнели, колеса телеги тряслись, проезжая по неровному дну и поднимая клубы густого ила, мутящего прозрачную воду. Оттуда, проехав несколько километров вдоль по противоположному берегу вади, они пересекли другой канал, побольше. Молодые, еще хвостатые лягушки скакали в грязи, гигантские водомерки скользили по поверхности воды на тонких расставленных ногах, и уже слышался из-за холма призывный гудок немилосердно дымящего паровоза, переполошившего цапель.
Сошедшая с поезда Юдит была одета в серое шерстяное платье и синюю косынку. Она щурилась — то ли от яркого солнца, то ли от страха, а в осанке ее чувствовалось столько напряжения и неуверенности, что сердце Моше на секунду сдавила жалость, а также страх перед добавочной обузой.
— Сразу было понятно, что у нее за душой ни гроша. Я увидела эти поношенные полуботинки на ее ногах и сразу решила, что люблю ее, — рассказывала мне Наоми.
Дядя Менахем, прибывший тем временем на вокзал, поторопился взять из рук Юдит ее потрепанный кожаный баул.