- Что-то не распробовала, - произнесла я вслух. - Не пойму ничего. Давай-ка ещё.
Он попытался было налить, как в прошлый раз, но я возмутилась:
- Не жмоться! Лей полный.
Заполненный доверху стаканчик содержал в себе уже никак не меньше семидесяти граммов. В этот раз я не стала долго бултыхать порцию во рту, а попросту проглотила. Приятное тепло прокатилось по пищеводу, провалилось в желудок и радостной песней помчалось по кровотоку во все органы и края моего многострадального тела.
Теперь уже точно никакая дверь не смогла бы меня остановить.
- Николя! Ты настоящий колдун! - проговорила я с чувством.
И, очертя голову, ринулась навстречу своей судьбе. То есть, прочь из дома, в уличный водоворот.
- Эй! - раздался мне вслед голос Фламмеля. - Если что... Я сказал соседям, что ты моя сестра! Двоюродная! Из провинции! Приехала погостить! Понятно?
- Ага, - отозвалась я с порога».
Эпизод 17. «Апрель. Сон во сне».
«...Фламмель был тысячу раз прав. За то - не очень-то длинное, по земным меркам, - время, что я пыталась прятаться в своей скорлупе, внешний мир успел качественно преобразиться. Я вылетела из замкнутого пространства дома, точно пробка из бутыли с шипучим вином. Я замерла на крыльце, чтобы принять на себя поток солнца: он оглушил меня, ослепил, заставил позабыть всё прошлое и будущее. На какое-то мгновение я не знала, кто я, где оказалась и для чего здесь нахожусь. И это был один из самых блаженных моментов в моей жизни.
Зато потом я вспомнила всё. Потому что об этом отчаянно орали воробьи на карнизах. Об этом свидетельствовали нежно-зелёные зачатки листьев, дерзко сбросившие с себя наземь одежду почек. Это провозглашал самоуверенный одинокий травяной стебель, выбившийся меж камнями мостовой. Об этом вещал вкусный, пьянящий воздух, пропитанный ароматами древесных соков и распускающихся первоцветов... а также навоза, подгнившей с прошлого года соломы, кухонь, сточных канав и крысиных гнёзд.
Нужно было куда-то идти. Нужно было что-то делать. Собрав остатки здравомыслия, я решила не приниматься сразу за великие свершения, а всего лишь пройтись осторожно по старым, хорошо знакомым местам, чтобы окончательно развеять следы былых страхов и тревог.
...Старый добрый парк приоделся полупрозрачным зелёным флёром. Ещё две-три недели - и полноценная листва бросит под ноги гуляющим сетчатую тень. А пока, на самой заре весеннего возрождения природы, деревья и кусты словно бы оказались погружёнными в клубы зеленоватого тумана. И непонятно было, произошёл ли он изнутри ветвей или явился извне. Такой же лёгкий, как вуаль невесты. Такой же невероятный, как зарождение жизни из комочка слизи. Как появление радужной бабочки из сморщенного тусклого кокона.
Имеющий глаза - да увидит! На глазах каждого, желающего смотреть, творилась величайшая в мире магия, истина преподносилась каждому под нос на тарелочке, и Небеса безо всякой корысти превращали в райские кущи каждый земной уголок.
Одним словом, на дворе в полной мере хозяйствовал апрель.
Даже люди как-то изменились. Меньше хмурились, что ли...
Вот и знакомый поворот парковой дорожки. За ним должна быть скамья, единственная из всех, на которой пока ещё все доски целы. Или уже нет?...
Я остановилась, узнав фигуру сидящего на лавке человека. Мой бывший напарник по криминальному прошлому, юноша с лирическим прозвищем Музыкант. Было у него и нормальное человеческое имя: Мартин. Я не хотела, чтобы он увидел меня, так как не собиралась возобновлять общение с его компанией. А потом сообразила, что он всё равно меня не узнает, поскольку я успела кардинально поменять обличье.
Мартин был не один. Рядом, на краешке скамейки, вполоборота к нему, примостилась юная особа женского пола, лет пятнадцати - самое большее, шестнадцати. Скромно одетая, в тёмном простом платьице и белом чепце, из-под которого выбивались на висках задорные русые кудряшки. Круглое личико, пухлые губки, курносый нос. Девочка, определённо, была мила. Она с совершенно искренним восхищением смотрела на своего кавалера, пока тот что-то очень вдохновенно вещал, размахивая правой рукой. А в левой... провалиться мне на месте, но в левой руке Мартин сжимал гриф настоящей мандолины! Да, инструмент был старенький, заслуженный, а кое-где на корпусе даже виднелись тонкие трещины. И всё же - это был настоящий музыкальный инструмент, а не пустые рассуждения о том, что «вот, хотел музыке учиться, да жизнь заставила промышлять грабежами!».
Мне почему-то стало радостно от этого зрелища. К тому же, у Мартина стало получше с лицом: былые прыщи зарубцевались, оставив мелкие втянутые шрамы, а новых не наблюдалось. То ли весеннее солнце выжгло заразу, а то ли личная жизнь пошла на лад...