В конце концов, я вспомнила, что на пути из леса в город проходила деревушку. Вполне вероятно, что женщина могла проживать там. Тогда в городе её никто и не хватится, а односельчане не бросятся разыскивать её в столице. Можно было спокойно появляться в людных местах, не боясь встречи с кем-то из прошлой жизни покойницы.
...В людных местах. Вот здесь и возникла загвоздка.
В доме мне было хорошо. Тепло, спокойно, уютно. Я бродила по всем закоулкам абсолютно свободно. Старалась только лишний раз не мозолить глаза хозяину.
Но от одной только мысли выйти за порог... От самой малейшей мысли об этом меня окатывал дикий, противоестественный ужас, от которого я буквально цепенела. Мне начинало казаться, что, едва я окажусь за пределами дома, со мной случится нечто неотвратимо-трагичное, от чего уже никто не сможет меня спасти. В мареве страха, сжимающего тогда мою грудь, останавливающего дыхание, убивающего логику и ясность сознания - в этом мареве мне мерещились то ли так и не успокоившиеся убийцы (хотя я уже умом уверилась, что хозяйка тела повесилась сама), то ли мистические сущности, готовые пожрать меня вместе с телом и духом, лишь только захватят в свои лапы. Весь внешний мир за пределами дома как будто зловеще нашёптывал, что мне в нём будет очень-очень плохо.
А вдобавок ещё сны. По ночам с завидной регулярностью снилась верёвочная петля на шее. Она медленно затягивалась. Я драла её когтями. И просыпалась от собственного захлёбывающегося вопля. В иные моменты снилось, будто я продираюсь босиком через ночной лес, цепляясь за все возможные ветки и сучья. Стремлюсь к далёкому просвету меж деревьями, где маячит кусок неба, подсвеченный звёздами, но никак не могу к нему приблизиться, потому что всё время сбиваюсь с пути. Деревья растут слишком густо, а цеплючие сучкИ постоянно отвлекают, и я, выпутываясь из очередных крючьев, вновь и вновь теряю направление.
А ещё в снах была Воздушка. Образы рабочих моментов приходили вместе со щемяще-тоскливым чувством в сердце. Памятуя о том, что меня выгнали с позором, я пробиралась в свой прежний отдел тайком, прячась от бывших сослуживцев - лишь бы чуть-чуть подышать ТОЙ атмосферой. Атмосферой времён и мест, где я выполняла ответственное и важное для общества дело, где меня ценили, где со мной считались, где я ещё была хоть кому-то нужна. Но каждый раз, неизбежно, когда уже казалось, что моё тайное посещение прошло успешно, и я вот-вот выберусь, оставшись незамеченной, я наталкивалась на чей-нибудь взгляд. Кто-нибудь из коллег обязательно вдруг материализовывался как будто из пустоты. И хоть это мог быть кто угодно - Зарик, Гад, Элка, Бэлка, Бахамут или ещё любой из пары десятков старых знакомых, - взгляд каждого всегда выражал одно и то же: «Как ты могла?!!!». А ещё в этом взгляде была та брезгливость, которую я прочитала на лице Бафомета в день суда.
...В общем, мои дни, в сравнении с ночами, протекали как-то спокойнее.
Сначала я пробовала читать. Фламмель оказался заядлым коллекционером самого разнообразного чтива. Памятуя о том, что книгопечатание в этом мире ещё не вошло в широкую практику (а возможно, даже и не изобретено), а каждая рукописная книга весьма недёшево стоит, уже по одному объёму библиотеки Фламмеля можно было счесть богачом. Имелись у него трактаты по медицине и анатомии, справочники по растениям и животным, руководства по некромантии, труды по фармации, астрологии и алхимии, своды законов с комментариями к ним, сборники легенд, стихов и волшебных сказок.
Пролистав пару атласов по анатомии (надо же знать, что теперь есть у меня внутри!), я переключилась на каталог лекарственных трав и закончила подборкой легенд из времён короля Артура.
На четвёртый или пятый день мне надоело письменное слово в любом виде. Меня буквально стало тошнить от книг. Когда я пожаловалась Фламмелю, он возразил, что книги здесь ни при чём. А тошнота есть симптом воспаления желудка, заработанного из-за совершенно неправильного питания.