Однако когда это состояние проходило, он осознавал, что не понимает главного: что ему делать, зачем и как? Зачем Всевышнему, подарившему ему великие знания, нужна его маленькая ничтожная жизнь?
На третий день самого строгого поста, когда жажда уже стала понемногу одолевать, он снова предался молитве и снова, уже почти без труда погрузился в Великую Тишину Мира… И его разум вдруг понял, что он был прежде всеми вещами, предметами, он постигал величие мира сотворенных вещей, но никогда не сливался с миром чувств и мыслей. Он вдруг ощутил, что не понимает, что такое боль, тоска или же отчаяние. Его пронизывало всего лишь одно чувство, которому люди не дали название, поскольку никогда его не испытывали и это чувство отдаленно напоминало любовь. Но это одновременно не было похоже на симпатию, приязнь, влечение или же расположение. Это было похоже на счастье, но как бы счастье ниоткуда. Это не было счастье обладания или же радостью свершения. Это было скорее нечто отдаленно напоминавшее радость причастности к чему-то великому, понимания чего-то грандиозного от чего прежде виделись лишь ничтожные фрагменты, это было счастьем причастности к чему-то, где ты можешь отдать себя без остатка. Ешуа вдруг понял, если уместно здесь это слово, что даже самые мудрые книги знают о целях Всевышнего и о нем самом не более чем воробей знает о том, зачем и как нужно выплавлять золото и свинец. Он увидел, что само слово «жертва» – есть жалкая попытка людей принизить Всевышнего до своей природы. Он ощутил всем своим огромным и все расширяющимся разумом что фраза «Всевышний неопределим и непознаваем», как фразу, которая все равно пытается определить суть Всевышнего, и он только теперь начинал ощущать НАСКОЛЬКО ВСЕВЫШНИЙ НЕОПРЕДЕЛИМ… Он чувствовал, что, несмотря на то, что он – Ешуа теперь «всегда и везде», он, все же, лишен пока знания о том, насколько Всевышний неопределим и велик. Но он уже понимал, что жертва как таковая, то есть добровольная потеря жизни Ему, Всевышнему не нужна. Он уже отчетливо видел, что смерть – это не конец, а начало, и что это есть дверь, которую открыть дано не всем, но не по причине глупости или слабости, а лишь по причине нежелания. Ешуа также ощутил, насколько важным является это знание, и что его нельзя передать, простым рассказом. Его можно получить, только прикоснувшись к нему… Он так же понял, что это знание страшно сложно перенести в мир повседневности, и что оно будет мгновенно искажено в тот момент, когда он вернется в мир людей. Как научиться тому, чтобы знание не исчезало, чтобы состояние Знания не проходило хотя бы в главном?.. Да, жертва – это, по сути, испытание того, можешь ли ты удержать главное Знание. Если человек испытывает страх смерти, то его смерть так и остается таковой. Если страх смерти не возникает или же отступает, вытесняемый Знанием, если Знание вытесняет даже боль – ибо обладающий знанием видит ее иллюзорность, и таким образом перестанет ее испытывать – то это и есть совершенство. А, становясь совершенен, такой человек неизбежно сливается с Разумом Всевышнего, становится частью Его сознания, а это влечет величайшую Радость. И Радость Всевышнего выглядит для простых несовершенных людей, окружавших прежде обретшего Знание, как милость, дарование чего-то или же исполнение заветных желаний…
Ешуа очнулся. Теперь он уже знал все.
***
Настал последний день поста. Егуда пришел и увидел, что за десять последних дней Ешуа не прикоснулся ни к одной из лепешек и не выпил ни глотка воды. Тогда он понял, что цель достигнута: Ешуа говорил с Богом… Он положил ему руку на плечо и сказал:
–Все… Нам пора…
Сказанное слово показалось Ешуа таким уродливым, таким никчемным, но он понимал, что это неизбежно в этом мире, и что это уже не имеет никакого значения.
***
Через два дня все прибыли в Ирушалаим и остановились в доме Йоханана. Ешуа настоял на том, чтобы более не встречаться с Мирьям, ибо это может причинить ей боль. До великого праздника Песах оставалось четыре дня. Почти не сговариваясь, все хранили молчание, явно ничего не понимая, иногда перешептывались, но, видя огромные перемены, произошедшие в Ешуа, с расспросами не приставали. Егуда всех усадил за стол и сказал: