Это было новым сюрпризом для толпы и новым поводом сорвать на Чичкове накипевшее сердце. Они так насели на него, что я уж стал бояться, как бы они бить его не стали. Кое-как толпа успокоилась, наконец.
– Ах, юла проклятая!
– Ну, и человек!
– Всем бы прост, да лисий хвост!
– Жид, пра, жид!
И всё в таком роде. Чичков, прижатый к стене дома, молчал. Особого страха в лице не было, юркие глазёнки его бегали, с любопытством останавливаясь на каждом говорившем о нём, точно разговор шёл о каком-то совершенно для него чужом.
– А вы будет, – остановил толпу безбоязненный и строгий мужик Фёдор Елесин. – Дело делать пришли, а не лаяться перед его милостью.
– Так чего же, братцы? – заговорил Пётр Беляков. – Надо прямо говорить, барин милость нам оказывает, а мы не знаем, с чего упираемся.
И, обратившись ко мне, решительно проговорил:
– Пиши мне две десятины в поле.
– И мне две.
– И мне!
– И мне!
– Сейчас стол велю вынести.
И, под этим предлогом, я ушёл в комнаты поделиться с женой неожиданною радостью. Жена сидела в спальне и, оказалось, слышала весь разговор. Окна были открыты, но жалюзи затворены. Это давало возможность видеть всё происходившее на дворе, не будучи в свою очередь видимым. Когда я вошёл, жена приложила палец к губам.
Со двора доносился тихий, ровный, спокойный голос Чичкова:
– Залезть-то залезли, а назад-то как?.. Видно, не мимо говорится: живём, живём, а ум а всё нет. Оплёл он вас в чувашские лапти, – с места в неволю повернул. Дали вы ему свою волю, отбирать-то как станете? Хотел миру послужить, облаяли, как пса последнего. Бог с вами. Мне ничего не надо. Уложился, да и съехал, – свет не клином сошёлся. Вам-то как придётся.
Толпа, за минуту перед тем готовая его разорвать, хранила гробовое молчание.
После нескольких секунд молчания опять раздался голос Чичкова:
– Не губите себя, старики! Время есть ещё – опомнитесь, детей своих пожалейте!
Я поспешил во двор.
При моём появлении Чичков смолк и с невинною, простодушною миной смотрел мне в лицо. По наружному виду можно было подумать, что он не только не говорил, но и не шевелился.
– Дьявол ты, а не человек, – обратился я к нему, – слышал я в окно твои подлые речи. О себе только думаешь, тебе бы хорошо было. Да не то время, нет больше Николая Васильевича, не с кем морочить народ; прошло время, когда за пуд ржаной муки тебе по десятине жали, тогда за бутылку водки ты на лучшей земле сидел, а народ бедствовал. Не будешь торговать чумною скотиной. Я за народ – и весь перед Богом. Верой и правдой хочу помочь тем, которые века работали на моих отцов, дедов и прадедов. Тебе не смутить их: за каждое своё слово дашь отчёт людям и Богу. Будет же тебе мутить. Вот тебе моя воля: нет тебе ни земли, ни лесу, ни выпуска – иди на все четыре стороны. Месяц тебе сроку даю, и чтоб через месяц духу твоего не было. Ступай!
Чичков слушал всё время с опущенною головой.
Когда я кончил, он высоко поднял голову, вздохнул всею грудью и проговорил спокойным, уверенным тоном:
– Спасибо, сударь, и на этом.
Он низко поклонился и, держа шапку под мышкой, неспешным шагом пошёл со двора.
Один за другим потянулись за своим коноводом богатеи.
Толпа угрюмо молчала.
– Скатертью дорога, – проговорил вслед уходившим Пётр Беляков. – Добра мало видели от них.
– Господь им судья, – заметил Фёдор Елесин. – Ушли и ладно. Проживём и без них.
– Проживём, – весело согласился Пётр Беляков.
– Сволочь народ, – сказал Андрей Михеев и плюнул.
– А ты будет, – остановил Фёдор.
Я стал записывать, кому сколько десятин.
Стадо выпустили на выпуск. Скотина быстро разбрелась по лугу, жадно хватая по дороге траву.
Народ повеселел.
– Ишь как хватает, – заметил Керов, мотнув головой по направлению выпуска. – Проголодалась.
– Напугал ты нас вовсе, сударь, – сказал, обращаясь ко мне, добродушный Прохор Ганюшев.
– Коли не напугал, – подхватил Керов.
Наступило молчание. Я продолжал записывать.
– А богатеи, мотри, и вправду уйдут, – заметил кто-то.
– А хай им пёс, – отозвался Андрей Михеев.
– А уж вертелся Чичков – и туда, и сюда, – начал опять Керов. – «Старики, я с хозяюшкой посоветоваться сбегаю», а сам забежит за угол, постоит-постоит и назад: «Жена не согласна».
Керов изображал Чичкова очень удачно и комично.
Толпа наградила его смехом.
– Даве бают, – заговорил Андрей Михеев, понижая голос, – богатеи промеж себя: «а он, – это про вашу милость, значит, – как приехал, тогда ещё сказал: не будет у меня богатых».
Толпа насторожилась и пытливо уставилась на меня.