Мне подумалось, что, скорее всего, эта история — вымысел, сочиненный специально для меня. Возможно, в его словах и была доля истины, но не было ясно, где он врал, а где говорил правду. Еще не было ясно, кто сочинил всю эту историю: он, она или кто-то еще? Как бы там ни было, фантазией тот человек обделен не был. С такой фантазией смело можно детективчики писать.
— Да-а… — наконец сказал я, тоже делая скорбящее лицо и посмеиваясь в душе. — А ведь я любил ее… Это хорошо, что я узнал правду. Очень хорошо. Но, поскольку она была мне близким и дорогим человеком, я хочу видеть ее могилу. Где она похоронена?
Наверное, мне не стоило говорить, что я любил ее, потому что в насмешливых глазах этого господина моментально вспыхнул огонь отвращения и брезгливости ко мне — будто он мылся, а в ванну к нему свалился паук. Уж он-то точно не стал бы его спасать, а я для него вообще был хуже насекомого.
— Да, конечно, понимаю тебя… — Черта с два он меня понимал. — Ее похоронили за городом, на небольшом сельском кладбище. Если хочешь, я отвезу тебя туда…
Он, наверное, подумал, что я откажусь — дескать, дезертирская морда не должна и носу на улицу высовывать, даже если погиб любимый человек, — но он ошибся.
Я молча ушел в ванную комнату и переоделся — снял ее халатик и напялил свои махры. Потом вернулся (он снова шевырялся в кассетах) и сказал:
— Я готов.
— Что ж, идем, — ответил он, бросив свое крысиное занятие.
Мы вышли на улицу, где у подъезда блестел огромный внедорожник «Тойота» — у солидного господина должно быть солидное авто. Там, где я должен был отдавать долг Родине, на таких любили разъезжать боевики — бандиты и террористы, и поначалу странно было видеть на фоне развалин и трупов наишикарнейшие «Круизеры» и «Прадо», ухоженные, чисто намытые и с тонированными стеклами, которые старательно объезжали воронки от разорвавшихся снарядов. Впрочем, и здесь, в родном городе, то же самое — разъезжают на таких тачках или бандиты, или бизнесмены, вроде этого холеного голубоглазого господина.
Сиденья в джипе обтянуты светлой кожей, климат-контроль поддерживает в салоне заданную температуру, и не нужно опускать стекла, чтобы не вспотеть от жары. Лето все-таки.
Всю дорогу мы молчали, лишь надрывалась включенная этим типом по причине траура магнитола: Николай Носков исполнял свою дурацкую песню «Паранойя». На мой взгляд, и слова, и музыка — никудышные, дерьмо. В настоящей песне должны присутствовать мелодичность и грусть, ничего этого не было и в помине в песне Носкова. Но господину без имени, видимо, нравилось, потому что в такт музыке он барабанил упругими пальцами по рулю.
«Сами вы два параноика, — подумал я раздраженно. — И ты, змей-искуситель, и этот доходяга с неприятной фамилией Носков».
После этой «Паранойи» он переключился на другую радиостанцию, «Европу Плюс», и звучащая там песня была в моем вкусе. Вроде бы «Империо», «Поезд на Ленинград». Очень старая и очень красивая песня.
Скоро мы свернули с асфальта на грунтовку, ехали мимо бесконечных полей с невысокой кукурузой, а потом, когда начался лес, он остановил машину. Приехали. Прямо перед нами гостеприимно распахнутые деревянные ворота, за которыми виднелось кладбище — жалкие металлические памятники и деревянные кресты. Над воротами тоже прибит облезлый деревянный крест — снег, дождь и время сделали свое дело, и теперь голубая краска, которой он был когда-то выкрашен, местами отвалилась.
— Это здесь? — спросил я.
— Да, здесь, — ответил он и отвернулся. — В самом конце…
На кладбище было безлюдно и тихо, лишь вороны, зловещие спутники смерти, нарушали тишину. Хоронили здесь, видимо, редко, и так же редко навещали спрятанных в землю мертвецов, почти все могилы заросли травою и цеплявшимся к одежде репейником.
Он шел впереди быстрыми шагами, я, немного отстав, тащился сзади. Там, где на памятники и кресты были прикручены керамические овалы, я останавливался и вглядывался в лица когда-то живых людей, читал, если можно было еще прочесть, даты рождения и даты смерти — время между двумя этими датами прошло, промелькнуло в один миг, и теперь человек должен находиться здесь вечно, как паук в своей паутине.
Мне сделалось тоскливо. Возле каждой могилы мне хотелось посидеть, хотелось дать почувствовать всем этим мертвецам, что они еще кому-то нужны, но времени не было, нужно было торопиться, чтобы совсем не отстать от господина без имени, — он уже несколько раз раздраженно оборачивался, и на всех похороненных здесь людей ему было наплевать.