Крупными каплями сочится мед на пальцы, благоухает солнцем, светлый, почти прозрачный.
— С черешневого цвета собран, с яблонь, вишен и груш. Садовый мед у нас самый первый, но бывает и более ранний, лесной, с елового цвета, с весенних лесных цветов собранный. Только для такого меда лес нужен, а тут леса днем с огнем не найдешь. Несколько елок на пустоши — это не лес, а недоразумение. А знаешь, внучек, когда я в твоих годах был, то и здесь еще лес шумел.
Во время дедушкиного рассказа Муцек высунул из-под кровати лисью мордочку, внимательно прислушался к словам хозяина.
— Какой бы он ни был, а всё лес — сосны, березки, можжевельник. Еще твой отец по грибы ходил, особенно осенью, за маслятами и опятами, песчаными желтоножками.
Петреку бы спросить, куда девался этот лес, где отец собирал грибы, но он не спрашивает, слишком устал, ошеломлен жарой, купанием, первым днем взаправдашних каникул. И полон рот хлеба с медом.
— Старина-матушка. Ложись-ка спать, а то с ног валишься. Не тащить же мне такого добра молодца на руках в постель.
Но в тот момент, когда Петрек уронил голову на подушку, кто-то дважды постучал в дверь. Дедушка приосанивается, приглаживает седые волосы на лбу и звучным, глубоким голосом произносит:
— Войдите.
Вместе с ароматами летнего вечера входит пани Михалина, та самая пани Михалина, давно знакомая, тоже частица каникул, без которой чего-то не хватало бы в дедушкином мирке.
— Не угодно ли, молодец, хоть под венец, — свой восторг и изумление пани Михалина подчеркивает хлопком в ладоши. — До чего же вырос, прямо не узнать тебя, Петрусь!
Пани Михалина смешлива, невысока, румяна и быстра в движениях, словно боится чего-то не успеть, если не поторопится.
— Вылитый вы, пан Юзеф. Хенусь на вас не похож, весь в покойницу. Генек тоже ни в мать, ни в отца. А этот малец — точная ваша копия, просто на удивленье.
Словно это само собой разумелось, пани Михалина налила воды в миску и принялась мыть посуду.
— Оставьте, — возразил дедушка. — Сам вымою. К чему вам беспокоиться?
— Какое там беспокойство, в два счета перемою — и конец. А вы посидите, пан Юзеф, отдохните.
Дедушка ворчит на пани Михалину, но чувствуется, что отнюдь не сердится на нее. Муцек совсем вылезает из-под кровати и подобострастно машет хвостом.
— Молочка хочешь? — предполагает пани Михалина и оказывается права.
Муцек разбрызгивает белые капли по крашеному полу, и вот мисочка уже пуста и чисто вылизана розовым языком.
— Куда это Хенусь снова отправился? — любопытствует пани Михалина, заканчивая мытье посуды.
— В Румынию поехал.
— Интересно, в Румынии люди живут, как у нас, или иначе? Я бы хоть сию секунду по белу свету полетела, чтобы все увидеть.
— Вот и надо лететь, пока силы есть.
— Что вы, пан Юзеф! Есть ли у меня время по чужим краям разъезжать? Внуки, хозяйство и еще эта торговлишка, не знаешь, за что браться. И старовата я уже для таких поездок, старики должны на печке сидеть, косточки отогревать.
— Уж вы мне о старости не рассказывайте. Что же мне остается говорить?
— Мужчина, пан Юзеф, не то что женщина. Но чужими краями я интересуюсь. И какая она, Румыния? Горы там или море?
— И горы, и море. Взгляните-ка.
Шелестят страницы атласа. В прошлом году дедушка попросил невзначай:
— Оставил бы атлас, если есть ненужный.
В школьном атласе дедушка показывает теперь пани Михалине румынское море и горы.
— По телевизору все страны показывают, да неизвестно — взаправду или только артисты представляют. Пока своими глазами не убедишься, то словно бы и вовсе не видел. А вы, пан Юзеф, не собираетесь покупать телевизор?
— Не собираюсь.
— С телевизором веселее, иной раз всласть насмеешься, особенно над Клосовским, есть такой актер, очень забавный.
Под аккомпанемент приглушенного разговора глаза Петрека закрываются. Блещут рыжие волосы, лоснится темная вода, сверкает лезвие. «Перекос, передай следующему». Золотоволосая смеется, взбегает по ступенькам крыльца.
— Я не раз хаживал по берегу этого моря, а оно такое серое, вспененное, всклокоченное, шумит, шуршит волнами о берег, выносит то ящик, то буек, то обрывки сетей, всякую всячину. И утопленника, случалось, выбрасывало.
— Царство небесное, — шепчет голос пани Михалины.
— Что ж, война. Я всегда задумывался, откуда его вода несла, прежде чем на берег выбросить.
— Наверное, издалека.