Петрек тоже не часто говорил вслух о дедушке, хоть частенько раздумывал о тайнике, колодце, крольчатнике, Лесневских и крупной клубнике, Муцеке и походах на котлованы, ибо трудно было разграничить, где кончается все это, а начинается дедушка, и наоборот.
Значит, дедушка был кондуктором, трамвайным кондуктором, хотя в трамваях нет никаких кондукторов, а только компостеры. Отец — инженер, дядя Эугениуш, который живет в Эльблонге, — техник. Они оба, отец и дядя, родились в этом доме, это Петреку известно. И тут выросли, но приезжать сюда не хотят, а если приедут, то прикидываются чужими, всячески подчеркивают свою принадлежность к иному миру, предпочитают распространяться о своей работе и никому не известных людях, о том, что купили или собираются покупать. Конечно, немного странно, но это уже не его, Петрека, дело.
— С чего это тебя разобрало любопытство? — спросил дедушка.
— Я слышал, как ты говорил пани Михалине…
— Наверное, не раз слышал, как я что-нибудь говорил?
— Ага.
— Но ни о чем не спрашивал.
— Не спрашивал.
— Я не знаю, что тебе рассказывал твой отец. Бог с ним, твой родитель еще мальчишкой горазд был на выдумки.
Пожалуй, впервые у дедушки вырвалось нечто такое об отце. Он всегда повторял: «Генек — это голова», или: «С отца бы брал пример, внучек», или: «Генек настойчивый, землю рыть будет, но своего добьется».
Но то, что было сказано сейчас, прозвучало совсем иначе, словно дедушка таил обиду на отца или считал, что не все так, как быть должно.
На каникулах у дедушки время летит слишком быстро. Проснешься на зорьке, глядь — уже вечер, небо подернулось нежным румянцем, Лесняки, Славек, Мариан, велосипед, кролики, Муцек, голуби (Славек держал голубей кудрявых, с растопыренными по-павлиньи хвостами, в махровых кринолинах над сизыми лапками), котлованы, удочка из ветки орешника, нагретая пыль на волшебных чердаках, загроможденных всевозможным хламом, тайны подвалов и боковушек, споры до хрипоты, турниры в ножички, горячие схватки в шестьдесят шесть и в тысячу, мистерии обмена марками и комиксами, — нет, определенно, день слишком короток, чтобы вместить все это. И была еще Эля; отсутствующая — представлялась героиней книг и боевиков, присутствующая — становилась обыкновенной, похожей на Ельку-ябеду, но что-то заставляло Петрека снова и снова проверять, какова она на самом деле, дожидаться с бьющимся сердцем, пока ее шаги не застучат по настилу крыльца.
— Сыграл бы с нами, Петрек, в вышибалу? — попросила она однажды. — А то из мальчиков с нами играет только Мариан. Придешь?
— Приду.
— Даешь слово?
— Даю.
— Тогда я скажу девочкам, что ты согласился играть.
Муцек, свидетель этого разговора, ткнулся носом в руку Петрека, что могло означать как предостережение: «Держи, брат, ухо востро, ничего не обещай, разве не знаешь девчонок?» — так и согласие: «Сыграй, покажи, как вышибают кручеными мячами, которые невозможно поймать». Муцек любил игры в мяч, он забывал тогда о своей седеющей морде и достоинстве, присущем солидному возрасту, гонялся с лаем за игроками, хватал за штаны, махал хвостом и мешал всем, путаясь под ногами.
Как всегда, девчонки начали с препирательств: кому быть матками. Когда наконец удалось найти соответствующих кандидатов на ответственные посты, страсти разгорелись вновь: матки начали подбирать себе команды.
— Марыся ко мне. И Лилька. И Петрек.
— Я не играю.
— Не играй. Обойдемся.
— Вы с Петрусем выиграете. Это не считается.
— Но ведь он и к вам не пойдет.
— Тогда пусть совсем не играет.
— Пусть не играет.
Наверняка дело кончилось бы изгнанием Петрека (Владя — большая подружка Эли — всерьез собиралась выставить предмет ненужных раздоров), если бы не Марыся, которая попросту предложила:
— Я сбегаю за Марианом. У Влади сыграет Петрек, у Эли — Мариан.
Мариан, который не замедлил явиться, заставил себя долго упрашивать, прежде чем согласился (больше всех его упрашивала Эля). Потом кивнул головой. Ладно, мол, сыграю. Только чтобы не дулись, если сильно ударит, и еще: чтобы Люся не бегала жаловаться, что он нарочно бросил в нее мяч. Игра это или нет?