— Чего обзываешься?
— А ты чего встреваешь? Просили тебя?
— Мое дело. Теперь понял?
— Сейчас увидишь, что я понял. — Лесняк-старшой грозно шагнул в сторону Петрека. — Девчачий король!
— Мама! — пронзительно взвизгнула Эля.
— Чуть отвернись — снова безобразничаете. Совсем очумели? Петрусь пришел вам помогать, а вы его бить собрались? — пристыдила сыновей пани Лесневская. — Кто гостя ударит, у того рука отсохнет. Стыд и срам!
Понурившись, Лесняки принялись за прерванную работу, пани Лесневская постояла еще с минуту на всякий случай.
— Эля, налей в таз горячей воды. Петрек, пойди сюда, умойся. Дай-ка я тебя почищу, а то дедушка меня живьем съест. Он ведь такой чистюля. Пусть эти бесенята немножко одни потрудятся.
Когда он был приведен в порядок, подошла Эля с гребешком.
— Хочешь, я тебя причешу?
— Причеши.
Причесывала она долго, укладывая волосы то так, то сяк, потом отступала на шаг и любовалась своим искусством, приговаривая:
— Так лучше.
Или:
— Так похож на девочку.
Или:
— А так смешной.
Петрек готов был сидеть до вечера, лишь бы она причесывала его, смотрела на него и говорила с ним. Пускай Лесняки найдут настоящую пушку или сундук с драгоценностями, ему безразлично, он остался бы здесь даже в том случае, если бы там, на дворе, творились чудеса.
— Петрусь не кукла. Что ты с ним выделываешь?
Теперь Эля покраснела, с силой, злобно дернула его за волосы.
— Ступай себе.
— Какая тебя муха укусила? — изумилась пани Лесневская. — С вами надо иметь ангельское терпение. На нее порой находит, Петрусь, не обращай внимания. Ты хороший мальчик.
Ведь пани Лесневская, будучи всевидящей, не понимала ничего, да и где ей догадаться, что, причесывая Петрека, Эля молчаливо благодарила его. Это была такая же награда, как перчатка, брошенная с балкона принцессой в высоком чепце рыцарю, одержавшему победу на турнире. Чтобы догадаться, надо снова стать тринадцатилетней, а такого не дано никому.
Это знали лишь они двое, Эля и Петрек. И хорошо, что никто не разгадал их тайны.
Перед домом Лесняки гоняли с оглушительным грохотом катушку от телефонного кабеля. За их деятельностью наблюдали Мариан и Славек, а также маленькая босоногая девчушка, два воробья и Муцек, явно недовольный излишним шумом.
— Петрек, собака за тобой прибежала, — сообщил Лесняк-старшой. Тон свидетельствовал о том, что ему охота примириться и предать забвению недавнюю ссору. — Непременно хотела в дом пробраться, но я не пустил, мама бы рассердилась.
Молча (он не обязан тут же мириться, пусть Лесневские немного подождут) Петрек присел на корточки возле Муцека, потрепал по шее, подергал шелковистые уши, пес перевернулся, выставив напоказ розоватое брюшко, покрытое редкой шерсткой, замахал передними лапами.
— Ну, чего тебе надо, старина? — спросил Петрек, хоть и было ясно, что Муцек отыскал его, движимый дружескими чувствами.
— Он искал тебя у нас. — Славек, казалось, чего-то ждал, совсем не обращал внимания на акробатику, которую демонстрировал Лесняк-старшой на быстро катившемся барабане, соскакивал, вскакивал, балансировал на одной ноге. — Жутко умный пес, нашему Боксу до него далеко.
Потом Славек объяснил, почему стоит возле дома Лесневских. В соседнем поселке парнишка-голубятник меняется, обещает дать за пару дутышей трех крымок, двух самцов и самочку. Мариан отказался сопровождать Славека — записан к зубному врачу; Лесняки тоже заняты, а дело такое, что идти надо вдвоем.
— Сходим, Петрек?
— Дедушка рассердится.
— Что ты! Не задержимся, даже говорить ему не стоит, куда ходили.
— Велосипед бы пригодился. Обернулись бы в два счета.
— Подумаешь, три километра в один конец.
— Жарко.
— Друг ты мне или нет?
— Он уже с девчонками стакнулся, — подлил масла в огонь Лесняк-старшой, проезжая мимо на барабане. Удивительно, что при таком грохоте и скрипе он расслышал, о чем они говорили. — Петрек друзей уже не признает, только девчонок.
Этого было достаточно, чтобы отбросить всякую щепетильность.
— Пошли.
За пазухой Славек нес пару дутышей, шелковистых, мягоньких и теплых, щуривших черные бусинки глаз в оранжевом ободке, если прикоснешься к их сложенным крыльям или синеватым перышкам на головках.
На шоссе тошнотворно пахло асфальтом и бензином, они шли в облаках пыли, которая скрипела на зубах, от одного до другого пятна тени, отбрасываемой придорожными деревьями, у ноги Петрека трусил Муцек, понурясь и чихая, он не любил асфальтово-бензинных ароматов.