Сквозь листву золотыми стрелами пробивались солнечные лучи. В тайнике лучше всего думается, благоухает сено.
До сих пор все было ясно. В центре знакомого ему мирка находился он один, Петрек, порой бывало ему весело, порой грустно, а вокруг него сновали его близкие, занятые разными делами. Отец, который постоянно жаловался на нехватку времени, грозил спустить шкуру Петреку, но никогда ее не спускал, отец, покупавший лыжи, хоккейные клюшки, велосипед, раскошеливающийся на карманные расходы и премии за пятерки («На, купи себе что хочешь»); отец, который уже в январе расстилал на столе карты и вычерчивал на них маршруты будущей поездки; отец, вскакивающий во время трансляций футбольного матча с криком: «Бей! Бей! Чего не бьешь по воротам!..» Мама, которая часто ворчит, что тетради не в порядке, почерк небрежный, тахта не застелена, одежда брошена на спинку стула; мама, не раз и не два совавшая ему в руку сложенный банкнот и ежемесячно выплачивающая взнос за него в жилищный кооператив. («Не будешь, как мы, по чужим людям скитаться, а сразу же после института вселишься в собственную квартиру»); мама, перед зеркалом прикладывающая к себе отрез ажурной ткани («Не знаю, как шить, теперь носят миди, а мне длина не идет, я предпочитала бы покороче»); мама, которая ужасно любит плакать в кино и стыдится своей плаксивости и которая при посторонних отца называет супругом, а сына — отпрыском. И дедушка в своем саду, улыбающийся, седовласый, среди всех этих цветов, лукошек с клубникой, твердых черешен с бледно-розовым румянцем; дедушка, любящий мастерить и возиться с лопоухими кроликами; дедушка, за которым преданно следует рыжий Муцек; дедушка, у которого в колодце самая вкусная питьевая вода и дом, оплетенный диким виноградом.
В этом мире всем было хорошо, каждый делал то, что хотел. Петрек тоже, и почему все должно было быть иначе? Дедушка говорил об отце: «Генек — это голова», отец о дедушке: «Таких фруктов, как у папаши, нигде не найдешь», а мама повторяла: «Угощайтесь, пожалуйста. Эти груши из сада свекра, садовода-любителя». Именно так говорили они, но каждому, вероятно, хотелось бы сказать нечто иное, пока не вполне осознанное, но определенно — другое.
Во всяком случае, дедушку наверняка тянуло потолковать не с одним Петреком, но и с его отцом на какую-нибудь необычную тему. Ведь иначе разве он рассказал бы о прошлом? Спросил бы, что думает Петрек о женитьбе на пани Михалине? Говорил бы о своей старости?
И вдобавок именно этим летом угораздило появиться Эле, да, появиться, хотя она была тут всегда и с самого начала, Эля Лесневская, Морковка, эдакая незаметная девчонка, которая играла в «классы», забавлялась скакалкой, всем мешала, без толку увязывалась за братьями и плаксиво добивалась права участвовать в их делах и играх.
Петреку снова захотелось увидеть Элю, он немедленно побежал бы к Лесневским, если бы знал, что ее встретит. Он мог бы рассказать ей о Муцеке, о дедушке и пани Михалине, о себе, вообще обо всем, не постыдился бы вслух думать при ней, она наверняка бы не высмеяла его.
Забинтованный Муцек привстал на передних лапах, заскулил. Это могло означать: «Возьми меня с собой» или: «Не оставляй меня одного».
— Я скоро вернусь, — Петрек наклонился над белым тюрбаном, из которого торчала лисья мордочка, и добавил шепотом: — Только взгляну на Элю и вернусь.
Вероятно, Муцек понял, так как улегся на прежнем месте и притих.
На ступеньках крыльца сидел меньшой Лесняк, дуя в самодельную пищалку, которая издавала душераздирающие звуки.
— Ребята с батей за ботинками поехали, — объявил он. — Возвратятся вечером.
— А Славек? А Мариан? — Петрека не так уж волновало, где обретаются Славек и Мариан, но не мог же он прямо спросить этого сопляка об Эле.
— Славек не знаю где. А Мариан учит плавать Эльку на котлованах. Уже давно ушли.
…Сама сказала, что Петрек будет ее учить, а вовсе не Мариан. Так вот какая она, эта Элька, Морковка, ни чуточки не лучше других девчонок. На берегу спросит Мариана: «Хочешь, причешу тебя?» И будет его причесывать, как тогда Петрека, и скажет, что Мариан смешно выглядит с пробором посередине головы. Нет, нельзя об этом думать!
— Мариан в Эльку втрескался. — Меньшой перестал пищать и счел целесообразным поделиться с Петреком этой тайной. — Батя обещает уши ему надрать, чтобы не увязывался повсюду за Элькой.
— Мне это до лампочки.
— Мне тоже. — Сделав это заявление, Лесняк-меньшой прижал к губам зеленый листок и запищал еще громче и пронзительней.