— Только характер у тебя совсем другой. Генек был упрямый, никому не уступал, своего всегда добивался. Он должен был на слесаря учиться, в мастерской, а он из дому ушел, в молодежный стройотряд записался. Твоя бабушка плакала, дескать, совсем пропал где-то, но двух лет не прошло — приехал. Я, говорит, в техникуме учусь, живу в интернате. Это он сам все так хорошо обдумал, прямо удивительно. Ведь он тогда был не старше Яся. (Старшего Лесняка звали Яном, о чем никто не помнил, называли его старшим Лесняком, и все тут). — Я таким упорным, как Генек, никогда не был. И сам не знаю, нравится мне такая настойчивость или нет.
— Вот и получил свое: ты с лопатой, а Геня — инженер, — вмешалась пани Лесневская. — Учиться, я всегда говорю, самое главное.
— А я разве этого не говорю?
Во время этих рассуждений Петрек маневрировал так, чтобы оказаться рядом с Элей. Она сидела на ступеньке крыльца, чуть наклонившись вперед, вечерние сумерки притушили сияние ее волос.
— Возьми, — прошептал он и положил ей на колени конверт, выждав момент, когда никто не смотрел в их сторону.
Она без слов засунула конверт в карман и сидела, как и прежде, наклонившись вперед, глядя прямо перед собой. Лишь кончики ее ресниц легко затрепетали, но только и всего, можно подумать, что она каждый день получает такие письма. Она, казалось, не была ни удивлена, ни взволнована.
Петрек поговорил еще немного с Лесниками. Кеды мировые. И вообще он извиняется, что не приходил, но Муцек едва не умер, а теперь уж все хорошо. Нет, нет, он не обиделся, шутки — это шутки, не о чем говорить.
— Если ты, Петрек, встанешь завтра до восхода солнца, то можешь пойти с нами на рыбалку.
— Позовите меня.
— Хорошо.
Обратно велосипед мчит его по той же тропке. В сумерках деревья кажутся больше, заборы выше, за листьями мальв здесь и там уже ярко светятся окна.
— Ну, прямо чудеса в решете. Как это ты вовремя вернулся? — удивляется дедушка.
Развернула ли уже Эля во много раз сложенный листок, прочитала ли? О чем она теперь думает? А вдруг (страшно даже подумать об этом) она потеряла письмо?
Губы сразу сделались сухими. Петрек облизывает их языком; глухо, беспокойно застучало сердце.
— Красивая девушка растет из этой Лесневской.
Только не это, он не может разговаривать с дедушкой об Эле, обо всем может, а о ней нет. Надо спросить о чем-нибудь, заговорить дедушку, отвлечь его внимание.
— Дедушка…
— Да?
— Почему пан Лесневский не любит отца?
— Твой папа тоже не очень-то его обожает. — По лицу дедушки пробегает едва заметная улыбка. — Старая история, внучек, очень старая.
— Но почему?
— Жизнь у них по-разному сложилась. Твой отец мог бы, как Лесневский, махать лопатой, мог бы и Лесневский, как твой папа, сидеть с бумагами за столом. Один направо пошел, другой — налево.
— Я знаю, что отец когда-то убежал от бабушки и от тебя.
— Можно и так сказать. — Брови дедушки сходятся над глазами. — Ты от Лесневского знаешь об этом? Я сам Генеку советовал, чтобы он чего-нибудь на свете поискал, раз ему дома тесно. Мы с бабушкой хотели, чтобы у него специальность была, а потом учись, на вечернем или заочно, но он иначе решил и имел право, каждый живет по своей воле.
— И пан Лесневский не любит отца из-за этого учения?
— Наверное, и из-за него, но главным образом, из-за другого. — В выцветших зрачках дедушки зажигается ироническая искорка. — Они оба за одной девушкой ухаживали.
— Кто?
— Твой отец и Лесневский.
— Как это?
— Очень просто. Я уж думал, что Генек верх возьмет, а тут Лесневский с Зосей объявили о помолвке. Еще немного, Петрусь, и твоей мамой была бы пани Лесневская.
Под впечатлением сказанного Петрек разлил молоко, оно потекло по столу, пролилось на крашеный пол.
— Вот растяпа. Вытри, а то разнесешь по всему дому.
Муцек в своем углу приподнимается, попискивает, стучит хвостом по полу.
— Наверняка пани Михалина к нам идет.
Из вечерней темноты, пахнущей левкоями, действительно появляется пани Михалина.
— Ни рук, ни ног не чувствую, — жалуется она дедушке. — Каминский заболел, и мне одной пришлось грузить корзины с овощами на грузовик. Такая работа уже не для меня.
— Садитесь, пани Михалина. Выпейте чаю.
Пани Михалина бесшумно мешает в стакане коричневатую жидкость. Дедушка приносит банку варенья, в прозрачном рубиновом сиропе лежат крупные, набухшие соком вишни.