— Это прошлогоднее. Вы же и варили.
Петрек тоже получает блюдечко варенья, из которого он ложечкой вылавливает вишни.
— Зачем вы так мучаетесь, пани Михалина? Нужна вам эта торговля, как собаке пятая нога.
— Муцеку, пан Юзеф, пятая бы теперь пригодилась, раз четвертая сломана. — Запивая варенье чаем, пани Михалина оглядывает комнату. — Сейчас возьмусь за уборку, а то смешно смотреть, как мужчины прибрались.
— Сегодня я не разрешаю.
— Буду я еще вашего разрешения спрашивать, пан Юзеф.
— А надо, надо спрашивать, — серьезно говорит дедушка. Потом они оба смеются.
— Ну, так как будет с торговлей, пани Михася?
— А то вы не знаете, пан Юзеф? За что-то надо было взяться, когда мужа схоронила, так и повелось: пробегусь по людям, у одних куплю моркови, капусты, у других — яблок, черешни, клубники, что есть. На рынке меня знают; что привезу, то и продам. — Подумав, пани Михалина добавляет: — Я привыкла свои деньги зарабатывать, у детей не буду просить подаяния. Нужно будет, так еще и им помогу.
— Правда ваша. Только здоровье жалко.
— А кому оно, мое здоровье, нужно?
Даже у Петрека перестала звенеть ложечка.
— Мне.
— К чему это вы, пан Юзеф?
— Я так себе придумал, что если вы согласитесь, то мы поженимся.
Щеки пани Михалины залил румянец; непонятно почему, она вдруг помолодела, стала почти совсем молодой. И дедушка тоже выпрямился, застегнул пиджак на все пуговицы, поправил воротник.
— Зачем вы, пан Юзеф, при внуке надо мной шутите?
— Никаких шуток, чистую правду говорю. А согласие Петруся я уже спрашивал.
— А сыновья?
— Их моя жизнь не интересует. Я сам все взвесил, и выходит, что так будет лучше. Скажите «да!», и я завтра же отвезу документы в правление. Чего ждать?
— Да вроде нечего. Но я сегодня вам не дам ответа, я должна подумать. Это не редиска, вырвал и съел. Дело серьезное.
— Я и год подожду, если понадобится.
Петрек с удивлением слушает этот разговор. Так, значит, делают предложение? Странно как-то, в кино и в книгах это выглядит иначе. И почему пани Михалина не может сразу дать ответ, пусть бы уж она сейчас дала согласие, разве это не все равно? Веки сами слипаются, а у пани Михалины с дедушкой идет обыкновенный разговор, как будто не было сделано никакого предложения.
— Сколько есть у вас салата, столько возьму. И сельдерея, это ведь новинка. На розы тоже есть спрос, особенно на эти, лиловые.
— Сколько?
— Штук пятьдесят.
— Таких длинных столько не будет. Тех, что поменьше, можно срезать.
— Пусть и поменьше, но фиолетовых.
— Как скажете, пани Михалина.
…Было еще почти совсем темно, когда под окном засвистели Лесневские. По правде сказать, Петрек совсем забыл, что он договорился идти на рыбалку.
— Куда тебя несет? — спросил из полумрака дедушка.
— Рыбу удить.
— Щуку принеси. — Это была, конечно, шутка. Щуки в котловане не водились.
На востоке горела узкая темно-красная полоска. Красный цвет разливался все шире и шире, яснел, золотился еще невидимым солнцем, а когда запела первая птичка, вдруг настал день, прозрачный, холодный от росы, пахнущий травой, листвой деревьев и землей.
— В погоду рыба лучше всего берет, — глубокомысленно произнес старшой Лесняк, позванивая ведерком.
Над котлованом в дымке тумана уже виднелось несколько рыбаков. Они сосредоточенно глядели на перышки поплавков, красневшие на темной воде.
Вдруг высоко вверху что-то запело, заиграло, зазвучало, вначале как далекий звук скрипичной струны, а потом все громче, отчетливее запело странным, никогда не слышанным голосом. На фоне золотого неба летела белая птица с вытянутой шеей, это ее полет рождал скрипичную музыку, резкую и звучную.
— Лебедь, — объяснил им уставившийся в небо железнодорожник, тот самый, которого они встретили в первый день. — У лебедя в крыльях ветер или воздух играет. Куда его несет? Чего он здесь ищет? Хоть и птица, а себе на уме.
Лесняки выбрали место под высоким берегом, где росло несколько гладких листьев кувшинок и торчал одинокий пучок тростника.
— Тут, Петрек, есть рыба. Папа говорит, что если рыба есть, то только тут.
Не получалось у Петрека ужение. Он насаживал на крючок зерна пшеницы, забрасывал и подсекал, следил за поплавком, но на самом деле не мог сосредоточиться на всех этих действиях. Он все время думал о своем письме Эле и вчерашнем разговоре дедушки с пани Михалиной. Впрочем, о дедушке нечего беспокоиться, он и сам справится со своими делами, но что будет с Элей? Что он ей скажет, если она придет вечером сюда?