— Ну, ты сам видишь, как нам из-за тебя туго приходится! — Зевая, отец перекладывает на Петрека часть вины за свое препирательство с мамой. — Хлопот с тобой много, а что взамен?
Когда наконец все утихает, Петрек прокрадывается в кухню и забирает остаток торта к себе в комнату. При свете уличных фонарей и фар от проезжающих автомобилей он ест сливки и смородину, не ощущая никакого вкуса.
Ветеринар в деревне говорил о счастье, что-то очень важное было в его словах. Дедушка уверял, что для него сад — это не просто сад, а что-то совсем другое, правда, он не объяснил, что именно. Для родителей сад был местом, где растут сочные ягоды, фрукты и овощи, при случае их можно взять в Варшаву, угощать гостей, консервировать, они ничего не стоят и гораздо лучше, чем из магазина. Ну, а для него, Петрека? Что для него значат дедушкины сад и дом? Что?
…На вокзале толпа взволнованных родителей. Похоже было, что кругом одни только родители, отъезжающие в лагерь дети совсем потерялись в их толпе. Потом оказалось, что есть и они, навьюченные сумками и чемоданами. Суета в вагоне, и наконец все в порядке.
— Напиши!
— Смотри не простудись!
— Я положила тебе запасной свитер.
— У тебя в рюкзаке открытки с написанным адресом.
Ребята высовывались из окон, обещали, что напишут, что не простудятся и что будут носить сразу по два свитера.
— Слушайся воспитателя, не капризничай за едой и не делай глупостей. Держись!
— До свидания, Петрусь!
В лагере было все как обычно. Та же школа, огороженная проволочной сеткой на бетонных столбах, те же кровати, расставленные в классах, то же озеро, а точнее, тот же кусочек озера, также тщательно огороженный. В самом глубоком месте вода доходила Петреку чуть выше пояса, нечего было и думать о том, чтобы толком поплавать. Те же самые прогулки по лесу и игра в футбол на спортплощадке. Играли не все, некоторые торчали в клубной комнате у телевизора. Стол для настольного тенниса был только один, а разных игр несколько комплектов. И шахматы те же самые, что и в прошлом году, в одной коробке не хватало черной ладьи и двух пешек.
Но вместо знакомой по прежним годам воспитательницы появился новый воспитатель, с бородой, вооруженный фотоаппаратом с огромным полуметровым объективом, который он все время носил на шее. В воспитателе не было бы ничего необычного, если бы не один разговор, состоявшийся в конце смены.
— Ты не хочешь выступать на торжественном костре? — Задавая этот вопрос, воспитатель развинтил объектив и выложил на столе несколько колец с винтовой нарезкой и несколько матовых линз. — У меня такое впечатление, что ты спишь на ходу.
— Я не сплю.
— Я не имею в виду настоящий сон. Ты ешь, ходишь купаться, играешь в футбол. Вроде бы все в порядке, никаких педагогических проблем с тобой нет, но у меня все время такое впечатление, что ты витаешь где-то в облаках.
Да, это правда. Все время Петрек был как бы в другом месте, он написал даже несколько писем, одно из них Эле. В письмах не было ничего особенно важного, но в них повторялось слово «помню». В один и тот же день он послал письма Эле и дедушке. Дедушке он написал почти три страницы мелким почерком. Бесконечные вопросы: как Муцек, что с пани Михалиной, приезжал ли еще ветеринар, созрели ли уже сливы, что теперь цветет, не сердится ли дедушка за ту историю?..
Самый главный вопрос не был задан, потому что Петрек просто побоялся его задать. Впрочем, он не верил, чтобы то, о чем он хотел спросить, могло случиться. В июле никогда не идет снег, солнце не восходит посреди ночи, на ивах не растут груши, а рыбы не разгуливают по улицам. То, что невозможно, не должно случиться, разве что в кино или в книжках, но это совсем другое дело.
Но факт оставался фактом. Петрек витал мыслями далеко, а воспитатель это заметил, поэтому и состоялся разговор.
— У тебя какие-то неприятности?
— Нет.
— Исправлять двойки, насколько я знаю, тебе не надо. Что-нибудь неладно дома? — Он сложил вместе два кольца и свинтил их. — Если не хочешь, можешь не отвечать, я просто так спрашиваю, из любопытства.