— Просто в голове не укладывается, как можно так запустить деревья. Посадили их, бедных, веревкой к палкам привязали, и растите себе, если можете. А их сорняки забивают, им пить и есть хочется, а тут земля как камень, лопата к ней не притронулась. Ветка сломанная — так и висит, пока сама не упадет…
— Ты, Петрусь, Муцека не спускай. А то ему еще взбредет в голову обратно к себе домой отправиться. Я ведь знаю, о чем он думает…
— Кран отвернешь — вода бежит, какая хочешь, горячая и холодная, и никто ее не бережет, пусть себе бежит. А вот поносили бы ведра из колодца, сразу стали бы к воде уважительно относиться…
Да, разговоры были, но дедушка не говорил о самом доме, саде, кроликах, деревьях, Лесневских или пани Михалине. Говорили о разных вещах, но о том, что было, — никогда. Если Петрек начинал эту тему, дедушка притворялся, что не слышит, и сразу переводил разговор на другое.
И родители тоже не говорили о том, что находилось на расстоянии получаса езды автобусом. Может быть, так было надо. Но ведь оно существовало по-прежнему и даже дало о себе знать.
Однажды в дверь позвонила пани Михалина.
— Пан Юзеф дома?
— Дома. Дедушка, пани Михалина приехала!
Не успел Петрек пригласить пани Михалину в комнату с диваном, сервантом и телевизором, как она прошла в кухню, поставила на пол сумку и остановилась, чего-то ожидая.
Первым прибежал Муцек, заскулил, запрыгал и бешено замахал хвостом. Ненадолго он снова стал прежним Муцеком, веселой, легкомысленной дворняжкой, которая любит побегать и поиграть. Пани Михалина присела на корточки и что-то сказала Муцеку, но что именно, Петрек не понял. Дверь комнаты не открывалась, и Петрек крикнул снова:
— Дедушка! У нас пани Михалина!
— Не надо, Петрусь, зря горло надрывать. Пан Юзеф знает, что я здесь.
Но дедушка вышел не скоро, а когда он появился, Петрек чуть не вскрикнул от удивления. Дедушка надел выходной черный костюм, повязал галстук, тщательно причесал седые волосы.
— Проходите, пожалуйста, в комнату, пани Михалина. Поставь чайник, внучек. Что вам лучше, кофе или чай?
— Чай, пан Юзеф. Кофе не для моего сердца.
Пани Михалина распаковала сумку.
— Я испекла шарлотку, пан Юзеф всегда любил шарлотку. Это из ранета, с той серой яблони, что растет у забора, такие кисло-сладкие яблоки, в самый раз на пирог. А здесь грушки, зимний сорт, аккурат к рождеству доспеют. Кроликам у Лесневских хорошо, Эля за ними ходит. С ульями я сделала, как вы, пан Юзеф, велели, а тут как раз покупатель случился, если захотите продать, то я бы посоветовала, может, и дешево, но зато в хорошие руки.
Пани Михалина говорила много и громко, а дедушка молчал, поглядывая из-под мохнатых бровей на золотистое тесто пирога и рыжеватые бока разложенных на столе груш.
— От всех Лесневских поклон передаю, и от пани Виси, и от Каменского. Будет у них свободное время, они тоже навестят вас, как-то пусто в поселке стало без пана. Никто не хочет верить, что пан Юзеф насовсем от нас уехал. Весной, говорят, пан Юзеф обязательно вернется.
Лишь теперь отозвался и дедушка:
— А вы сказали Метеку, пани Михалина?
— А как же иначе, пан Юзеф?
— И что?
— А вы спросите Генека, ведь Генек получил от вас доверенность на продажу.
В голосе пани Михалины гнев и обида, но Петрек не обращает на это внимание, совершенно ошеломленный только что услышанной новостью. Выходит, что дедушка навсегда расстался со своим домом и садом? Выходит, что…
— У Метека аж глаза загорелись, как я ему сказала. А потом он пришел как-то, под вечер было, и так мне говорит: «Не смогу, пани Михалина, дорогая, хоть бы все свое распродал и занял еще. Цена такая, что голова кругом идет».
Характерным движением дедушка кладет руки на стол перед собой.
— Зачем вы это сделали, пан Юзеф?
Вопрос повисает в воздухе, ответ следует лишь спустя некоторое время.
— А зачем вы меня уговаривали переехать к Генеку? Переезжать так переезжать, совсем и навсегда. Не могу я пополам разорваться, жить то здесь, то там. Я так не умею.
— Но продавать…
— Лучше продать, чем без конца думать, как там все без хозяина рушится.
— Да ведь я присмотрела бы, а не я, так Лесневские, а не Лесневские, так еще кто-нибудь зашел бы и поглядел, что нужно.
— Это ни к чему. Ведь вы, пани Михалина, сами меня в город прогоняли — греть старые кости в тепле, у сына за печкой сидеть. Вот я и сижу за этой печкой, раз вы так решили.
— Вы же знаете, пан Юзеф, как дело было!
— Знаю или не знаю, мне от этого не легче.