Пан Лесневский почему-то не жаловал Петрека и однажды заметил:
— Чего он тут постоянно торчит? Такие важные персоны могли бы отправлять парнишку в Крыницу и не сажать каждый год деду на шею.
Особенно язвительно прозвучала это Крыница, словно не название курорта, а что-то очень обидное: Кррыница…
И теперь пан Лесневский покрикивал на Петрека:
— Не ломай ветки! Ветка годами растет, а ты тяп-ляп — и сломал. Если не умеешь, слезай с дерева, сами управимся.
Наконец, черешня была собрана, две большие корзины, килограмм тридцать, по мнению пани Лесневской, отборная, ягодка к ягодке, такой сорт в цене, а пани Михалина, разумеется, не обидит, с ней можно иметь дело.
Сделав изящный пируэт, Эля бросила гостям, что отправилась бы на котлованы. До вечера она свободна, одной не разрешают, а с ними наверняка отпустят. Она только отпросится у мамы и может идти.
— Братья должны остаться дома, — сообщила она, возвратясь и пробуя педаль носком туфли. С самого начала было ясно, что поедет на велосипеде Эля, а Мариан, Славек и Петрек пойдут пешком. Она завладела велосипедом, словно это было в порядке вещей. — Мамочка не велела мне плавать.
Лишь отправляясь в прерванное путешествие на котлованы, Петрек вспомнил о Муцеке, но того нигде не было. Тщетно звал и свистел, пес растаял как дым. Это показалось странным — ведь всякий год с момента появления Петрека Муцек не отходил от него ни на шаг.
Петрек почувствовал себя виноватым — предал друга, забыл о собаке, охваченный нелепым желанием еще раз взглянуть на Элю. Ну и взглянул, чтобы убедиться, что ничего в ней нет особенного, похожа на Ельку, которую недолюбливал. А пока занимался этими наблюдениями, пропал Муцек, возможно навсегда.
— Я с вами не пойду.
— Ты что? Почему?
— Должен найти Муцека.
— Муцек давно уже дома. Есть чем огорчаться! Не ломайся, пошли.
Петрек поддался уговорам, что можно пренебречь поисками. Как-никак, он собирался на котлованы, когда черт дернул заглянуть к Лесневским. В такую жару стоит искупаться.
Велосипед уже лежал на берегу, а Эля плескалась с девчонками на мелководье. Разбрызгивая воду, они пронзительно визжали и кричали.
— Я рядом с девчонками не купаюсь, — заявил Славек. — Вы как хотите, а я не купаюсь.
— Я тоже.
— И я, — поддержал их не сразу Мариан, которому явно хотелось улечься поближе к велосипеду.
У берега было очень глубоко. Глубина ощущалась всем телом, холодила, и вода тут была словно бы гуще и темнее, чем в других местах. Лишь сделав несколько сильных рывков, пловец выбирался на простор, прогретый солнцем, светлый и благодатный.
— Ребята, давайте наперегонки?
— Давайте.
Вперед вырывается Славек, Мариан, отставая, отчаянно баламутит воду.
Девчонки прекращают возню и смотрят на плывущих. Петрек нажимает, надо отличиться, раз уж они состязаются.
Неизвестно, почему финиш оказался на мелководье, где купались девчонки. Славек — первый, Петрек — второй, Мариан — третий.
— Слабак, — замечает кто-то из подруг Эли.
Мариан бледнеет.
— Сама плавает как бревно, животом по песку, а с замечаниями лезет. Сперва научись, а потом болтай.
— Спортсмен! Смотри, как бы тебя не взяли на Олимпийские игры.
Мариан вроде бы препирается с девчонками, но Петрек чувствует, что это вовсе не перебранка и что Мариан ждет случая, чтобы сказать нечто важное.
И он оказался прав.
— Ну как? Будешь сегодня учиться плавать или нет?
Вопрос повис в воздухе, но немного погодя ответила Эля:
— Буду, но не с тобой. Славек меня научит. Или Петрусь.
На что Мариан ответил каким-то не своим, утробным голосом:
— Хорошо. Но смотри, чтобы не пожалела.
Потом они сидели втроем на берегу. К котлованам стекались целые орды купальщиков, мамаши с детьми, парни, съезжавшиеся со всех сторон света на рокочущих мотоциклах, девицы в убийственно ярких купальниках, наконец, почтенные отцы семейств, вооруженные на всякий случай удочками и ведерками (здешняя легенда гласила, что кто-то когда-то поймал в котлованах такую громадную рыбину, что удочку тащили шестеро мужчин и едва вытащили). Время было послеобеденное, когда обитатели поселка позволяли себе короткую передышку перед вечерними хлопотами со скотиной.