— Вот уж! — сказал Ефремов, и собственный голос показался ему незнакомым. — Вот уж! А я иначе думаю: там моя бабка умирала на тряпье, а сейчас этот дом снесли и школу поставили; тут, в подвале, гвоздильный завод, где мой отец работал по двенадцать часов в сутки, а сейчас на этом месте скверик, где девушки с летчиками гуляют. Ну и очень хорошо! Какой-то странный был Васильев сегодня! Он не понравился, наверное?
Он говорил громко, как будто ничего не произошло. Когда они подошли к дверям ее дома, он спросил:
— Я зайду посидеть?
— Не поздно ли?
— Нет, не поздно, совсем нет.
— Мне тоже не хочется отпускать вас: вдруг уже не увижу. — Она открыла дверь своим ключом и шепотом сказала: — Соседи уже спят.
Они взялись за руки и прошли на цыпочках по полутемному коридору. На стене висел велосипед, поблескивая никелированными частями.
«Скоро лето», — подумал Ефремов.
В комнате стояли две кровати, обе одинаково застеленные белыми покрывалами; над одной висела маленькая полка с книгами. На столе лежали газеты, папки дел и раскрытый портфель.
— Это кровать дочки, она сейчас гостит у моей сестры, — объяснила Екатерина Георгиевна.
— Как ее зовут?
— Лена. Она еще ходит в детский сад. — Она подошла к нему и, глядя прямо в глаза, сказала: — Слушай, что это такое? Почему это, ты не знаешь?
Он смотрел на нее и чувствовал, как неловкость вдруг исчезла. Он был счастлив хорошим, веселым счастьем здорового человека и при ярком белом свете электричества сказал ей просто, без труда, как самому себе:
— Я тебя люблю, понимаешь? И дочку твою любить буду, и у нас с тобой будут дети. Ты не должна думать, что это так, шуточки. Это, может быть, навсегда.
— Милый ты мой! Ты мой милый… — медленно проговорила она.
Утром Екатерина Георгиевна прошлась босиком по комнате, постояла над пустой детской кроватью и жалобно проговорила:
— Леночка, твоя мама — дура и сошла с ума. — Потом посмотрела на себя в зеркало, нахмурилась, рассмеялась и, откинув со лба волосы, участливо спросила: — Что же это ты, Катя, влюбилась? — И начала плакать. — Я не понимаю, — говорила она, — как можно ждать двенадцать часов; и как хорошо, что женщины работают! Что бы я делала дома весь этот день?
Но ей не пришлось ждать двенадцати часов. В половине первого к ней на службу приехал Ефремов. Увидев его, она обрадовалась и смутилась, громко сказала:
— Какими судьбами?
— Паспорт с тобой? — спросил он.
— Да. Но зачем это?
— Едем сейчас в загс.
Она расхохоталась так громко, что сидевший за соседним столом усатый человек в зеленой гимнастерке перестал писать и тоже рассмеялся.
— Тебя не отпустят? — спросил Ефремов.
— Да, конечно, неловко как-то; и спешка зачем такая?
— Вот этот начальник, что ли, твой? — тихо спросил Ефремов.
— Заведующий отделом. Я его замещаю.
Ефремов подошел к человеку в гимнастерке и быстро сказал:
— Вы позволите товарищу отлучиться на сорок минут? Я уезжаю сегодня вечером в далекую командировку, у нас есть срочное и важное дело. Ну вот, отлично! — сказал он, хоть заведующий не успел еще ответить.
— Какая командировка? Это ты нарочно? — спросила она спускаясь по лестнице.
— Нет, я в семь часов уезжаю.
— Куда? Отчего? Надолго? Почему так внезапно? — спрашивала она, остановившись.
— Вызывают в Донбасс, очень срочно.
— А отложить?
— Отложить?
Он так удивленно переспросил ее, что она поняла — такая мысль даже не приходила ему в голову.
Они сели в автомобиль, и ее вдруг рассердило выражение радости на лице Ефремова.
«Вот сейчас скажу, что ни в какие загсы я не поеду, — подумала она. — Дико ведь после всего уехать в тот же день. Это мужской эгоизм. Право же! Как можно? Ведь нужно считаться со мной. И какая-то самоуверенность, а я сразу всему подчиняюсь, как девчонка. Осчастливил. Вот сейчас скажу: либо пусть откажется от поездки, либо никаких расписываний не буду делать».
— Послушай, — сказала она и посмотрела на него.
— Что?
— Нет, это я просто так. Как же я останусь одна?
И она погладила его по рукаву пальто.
— Хочешь, вместе поедем?
— Как можно? А работа?
Она замолчала. Ей снова хотелось рассердиться, но она не могла и начала ругать себя:
«Вот все мысли и планы о независимости, спокойной одинокой жизни разлетелись. А кто по ночам плакал, когда Ленка спала? Вообще, тут нельзя думать. О, господи, какая я гусыня!»
И она снова погладила его по рукаву пальто.
— Вот здесь станем, — сказал Ефремов шоферу.
Шофер посмотрел на вывеску у дверей, потом на своих
пассажиров и усмехнулся.
— Что, завидно? — спросил Ефремов.
Шофер, худой человек в военной форме, насмешливо ответил:
— Вы, может быть, во второй раз? Тогда — завидно.
Ефремов весело сказал:
— Вот и врешь! В первый — и последний.
«Совсем деревенский парень!» — подумала Екатерина Георгиевна.