— Ну и к чему глупые вопросы? — проворчал он. — Сам знаешь, что…
— …в лучшем случае он отключил телефон, а в худшем — выкинул его в какой-нибудь пруд, — закончил за него Геллерт. — Как обычно. Ну что я могу вам сказать, детки: я вернусь через две недели. Пусть со мной свяжется, поговорим. Передай ей, что я не против, а уж если я не против…
Криденс рассмеялся. Неприятные ощущения наконец ушли: Геллерт есть Геллерт. Бесконечно, мать его, понимающая сволочь.
— Ясно мне всё, — неловко буркнул Криденс. — Я бы спросил тебя, знаешь ли ты, когда Альбус включит или выловит телефон, но не хочу портить тебе настроение.
— Хвала богам, он мне не отчитывается, — невесело фыркнул Геллерт. — Ну, раз мы всё решили, то я пошёл. Ты прервал меня на середине крайне вкусного коктейля, Криденс. Так и быть, я тебе это прощаю.
В ухо впился короткий гудок, оповещающий об окончании связи, и Криденс, не скрывая облегчения, отложил телефон на салфетку.
— Через две недели Геллерт будет в Нью-Йорке, — проговорил он, не дожидаясь вопроса. — Свяжешься с ним, я дам тебе номер. И он не против, И скажу тебе по секрету: если Геллерт не против, Альбус тоже против не будет. Они, конечно, поспорят и поругаются, но они никогда не расходятся в важных вопросах.
Честити, тоже заметно расслабившись, широко улыбнулась:
— А ты считаешь, я для них — важный вопрос?
Криденс прикусил губу. На язык шли только всякие глупости из серии «конечно, ты же подающая надежды спортсменка», но произносить это абсолютно не хотелось.
Поэтому он просто вернул улыбку:
— Да. Очень важный.
~
— Зря ты так, — сухой голос Серафины выдернул Персиваля из мрачных мыслей на тему «что делать» и «почему опять всё так плохо?». — Отрабатывать риттбергер на общей тренировке…
— Я и сам вижу, — вздохнул он в ответ, стараясь задавить в зародыше желание отвернуться ото льда. Ньют срывал прыжок в шестой раз подряд.
Конечно, замахиваться парникам на риттбергер… не то, чтобы не стоило, но всегда было чревато сложностями. А учитывая проблемы Ньюта с общими тренировками — неудивительно, что срыв шёл за срывом. Персиваль его даже не винил — винил он сейчас себя, со вкусом и упоением: ну что ему мешало разбить тренировку на три по два часа? И дать Ньюту спокойно взять заход, не отвлекаясь на других? Чем он, в конце концов, думал?
Безусловно, на тренировках перед самыми соревнованиями и речи не будет идти о подобных поблажках. Безусловно, во время разминок Ньюту тоже придётся собраться. Но сейчас-то…
— Перси, — Серафина шагнула к нему чуть ближе, — объявляй перерыв и гони с катка Тину и Ричарда. Будем надеяться, что один Патрик Ньюту не помешает. Особенно если ты поставишь его отрабатывать вращения в своём углу.
Персиваль неловко хмыкнул, неотрывно глядя на Ньюта. Риттбергерную тройку он выполнял хорошо, качественно и даже сейчас, на тренировке, артистично. Но вот сам прыжок…
Отрыв.
Недокрут. Приземление не на то ребро.
И споткнулся вдобавок — выезд тоже не получился.
— Перси, — процедила сквозь зубы Серафина.
Персиваль вздохнул, открыл было рот, но произнести ничего не успел.
Устояв после неудачного приземления, Ньют встал посреди катка, резко мотнул головой и молча направился к бортику. К выходу. Подъехав, неожиданно со всей силы ударил по нему кулаком, негромко взвыл от боли, ухватил с раскладного столика чехлы, натянул их на лезвия коньков — и только его и видели.
Куини встревоженно повернулась к Персивалю лицом:
— Он старался, ты же знаешь…
Тот только скрипнул зубами. Разумеется, он знал. И Куини сама прекрасно понимала, что он не сердился.
— Перерыв, — коротко и громко выговорила Серафина. — Тина, Ричард, идите сюда. Вы слишком техничны, и этим убиваете половину презентации, так что давайте поговорим…
Персиваль глянул на Куини, коротко кивнул и пошёл к выходу со льда.
В конце концов, душевное состояние его фигуристов было в первую очередь его делом.
Даже если отбросить в сторону простейшее человеческое желание успокоить Ньюта и не оставлять его в одиночестве, не имевшее к спорту никакого отношения.
Ньюта он нашёл, разумеется, в тренерской. Забившись в угол дивана, он сидел, сцепив руки в замок между коленей и низко опустив голову. Сделав шаг к нему, Персиваль услышал странный хруст, глянул под ноги и увидел россыпь карандашей и ручек, вылетевших из валявшегося на полу стакана. Судя по этому, Ньют от души отпинал рабочий стол, когда вошёл в комнату. Одна из ручек только что погибла под ботинком Персиваля — что ж, невелика потеря.
Персиваль решительно сел на диван рядом, хотя откровенно не знал, что сказать. Заставить себя произнести хотя бы одно тренерское напутствие из своего богатейшего арсенала он не мог, а успокаивать Ньюта так, как всегда успокаивал раньше — дружеским подбадриванием, а то и строгим «соберись, Скамандер»… нет. Не теперь. Ни в коем случае не теперь. Он просто больше не сможет так.
Был, конечно, один порыв. Хорошо: больше, но только один мог сойти за приемлемый. Но…
Ньют вскинул голову, уставился ему в лицо злым и одновременно расстроенным взглядом, и противостоять порыву совершенно не осталось сил.
Придвинувшись ближе, Персиваль крепко обнял Ньюта за плечи, с силой сжал ладонь на левом и не резко, но настойчиво потянул на себя.
«Дай мне тебя обнять, — втравливались в мозг непроизнесённые слова. — И не думай, пожалуйста, как я, всякую ерунду — что, дескать, я никогда тебя так не утешал, и что странный я какой-то, и что… Не думай. Не хочу, чтобы ты так думал».
Ньют под его рукой вздрогнул, кажется, даже что-то пискнул негромко, но Персиваль не слушал. Сейчас все безусловно важные детали вроде «привести его в норму и вернуть на лёд, рассказать ещё несколько раз о верной отработке элемента и добиться его душевного равновесия, чтобы больше не заваливал прыжок» ушли не то что на второй план, а куда-то настолько далеко, что даже мыслей о них не возникало.
Просто — успокоить. Просто — держать его в руках. В своих, если уж он сам сейчас был не в состоянии. «Доверься мне, — глупо думал Персиваль, почти не замечая, что отчаянно сжимает пальцы. — Доверься. Удержу».
Дёрнувшись ещё раз, Ньют вдруг развернулся всем корпусом и решительно уткнулся Персивалю лицом в плечо. И обнял в ответ.
Понадобилась вся годами накопленная выдержка, чтобы не охнуть, чтобы просто поднять правую руку и превратить полуобъятие в полноценное, крепкое, изо всех сил стараясь не сжать со всей силой, не заставить Ньюта задыхаться. Тот и так дышал прерывисто и судорожно, и Персиваль аккуратно провёл ладонью между его лопаток — раз, другой, третий, и просто начал гладить, убедившись, что Ньют не возражает.
— У меня не получается, — старательно контролируя голос, выдавил из себя Ньют. — Я знаю, как его делать, у меня даже с заходом, кажется, нет проблем…
— Не кажется, — перебил его Персиваль. — Действительно нет.
Ньют издал какой-то звук — полустон-полувсхлип:
— Ну вот… А в воздухе весь запал теряется, и всё… И я даже не знаю: вроде бы я не боюсь, ничего такого, но вот… И если ты меня сейчас спросишь, чего мне не хватает, я не смогу тебе ответить, я не знаю, Персиваль, не…
Внезапно захлебнувшись собственными словами, он ещё крепче вцепился в чужую спортивную куртку и резко выдохнул — то ли плакал без слёз, то ли так пытался сбросить напряжение.
Персиваль зажмурился. Вопроса, что делать, даже не стояло — гори оно огнём, Ньют был явно не в том состоянии, чтобы отслеживать реакции Персиваля и делать на их основе верные — или не очень — выводы. Стоило положиться на инстинкты и желания.
И они подсказали, что нужно обнять ещё чуть крепче, повернуть голову, коснуться губами рыжей макушки, дурея от запаха, ещё не раз провести по спине…
— Тише, — прошептал Персиваль, плюнув на собственный контроль интонаций. — Тише, тише. Ты молодец. Мы сейчас поговорим, ты успокоишься, у тебя всё обязательно получится, хороший мой, тише…