— А в две тысячи восьмом с той же музыкой выиграли уже у него, — сухо кивнула она. — Но я тебя поняла. Ты убеждал Ньюта, что он может обратиться к памяти своего тела, раз уж он когда-то, ещё с Тиной, сумел вытянуть прыжок?
Персиваль прикрыл глаза. Смертельно хотелось согласиться, что так всё и было, и прекратить этот разговор, но… в общем-то, было незачем.
— Нет, — криво усмехнулся он. — До этой мысли он дошёл сам. Я просто его успокоил. Знала бы ты, как я сам в своё время психовал, и мне не в кого было уткнуться, кроме стены сортира на катке…
Она подняла брови, но тут же улыбнулась:
— Похоже, твоё утешение дало свои плоды.
Персиваль прищурился. Лёд отсюда было отлично видно, но он всё равно поднялся и сделал несколько шагов к бортику.
Конечно, Ньют и Куини разошлись в прыжке. И довольно сильно. И выезжая, были не совсем параллельны. Но сам по себе прыжок был выполнен. Со второй — то есть, получается, с девятой, если в целом — попытки, но выполнен.
Ньют, сияя, обернулся к нему:
— Вот видишь? Я же говорил, Персиваль, я говорил!
Не улыбнуться в ответ было решительно невозможно.
…За полчаса до конца тренировки, докрутив в очередной раз тодес, Ньют остановился, отпустил руку выпрямившейся Куини, подъехал к бортику и пристально глянул на Персиваля:
— Я смотрю, коньки ты уже надел…
Персиваль только кивнул, выходя на лёд. Ричарда с Тиной и Абернати он отпустил десятью минутами раньше: на этой тренировке они выкладывались даже сильнее обычного, и Персиваль малодушно разрешил им уйти. Отчего-то очень не хотелось делиться зрелищем того, как они с Ньютом будут выполнять параллельный прыжок, ни с кем. Кроме, разве что, тех, кто действительно имел к этому прямое отношение. А они трое — не имели.
Телесная память действительно работала. Позиция, заход, прыжок, два оборота, выезд… В две тысячи шестом именно риттбергер вывел его на первое место в короткой программе и потом, по сумме баллов, на золотую медаль. Через пару дней после Олимпиады ему написал в ICQ Геллерт с лаконичным: «Посмотрел запись. Аплодировал. Сволочь ты, Перси». К тому моменту они активно соперничали уже без малого десять лет, и Персиваль только усмехнулся и отписал в ответ: «Спасибо. Сам горжусь».
После третьего прыжка Персиваль остановился и посмотрел на Ньюта. Тот кивнул, подъехал поближе, встал в позицию для захода на прыжок.
— Я понял, — почему-то негромко произнёс он, ободряюще глянув на Персиваля. — Скажи… у меня же правда получалось?
Сердце зашлось от горькой нежности — немедленно захотелось выколотить из Ньюта всё это дурацкое неверие в себя, встряхнуть, даже крикнуть — мол, ты умница, и не смей даже думать иначе, по крайней мере, в моём присутствии! — но Персиваль только улыбнулся:
— У тебя всё отлично получается. Давай.
Тройка, моухок, смена ноги, дуга… Персиваль не мог не смотреть на Ньюта, даже сам выполняя прыжок. Почему не мог, предпочитал не думать. Пусть Серафина и Куини спишут это на тренерскую привычку всегда следить за подопечным. Пусть…
Ньют тоже смотрел на него. Этак и косоглазие можно заработать. Обоим.
Конец дуги. Отрыв. Разворот.
Они вышли параллельно, подъехали друг к другу, по инерции схватились за руки, словно собирались заходить на поддержку или дорожку — и остановились, услышав звонкий смех Куини:
— Потрясающе, правда! Перси, а ты уверен, что выходить с Ньютом на лёд нужно именно мне?
Ньют сконфуженно фыркнул и аккуратно вытянул пальцы из ладони Персиваля. Тот на секунду стиснул зубы. Куини всегда отличалась поразительной способностью видеть то, о чём другие и не подозревали. И, судя по её реплике, сейчас как раз был тот самый случай. Плохо, Грейвз. Очень плохо.
Впрочем, она была разумной девочкой, и даже если что-то поняла, не станет ни с кем делиться своими мыслями и подозрениями, пока не решит, что пора или необходимо. Можно было, пожалуй, выдохнуть.
— Уверен, — ответил он, откатываясь подальше. В голове всё ещё звучали такты «Palladio», для программы под которую они, собственно, и отрабатывали этот риттбергер. — Так что иди сюда, и сделайте прыжок так же, как мы сейчас. И будете делать все полчаса, пока у нас не кончится время.
Куини, улыбнувшись, подъехала к Ньюту и остановилась, готовая заходить на прыжок. Персиваль отъехал к бортику, прислонился к нему и, заведя руку за спину, вцепился в него пальцами. Надеясь, что незаметно.
О том, что он увидел в следующие несколько секунд, он смело мог бы сказать: «Идеально». И сказал, собственно.
— Молодцы, — прибавила и Серафина, глядя на них обоих с такой гордостью, словно бы сама произвела их на свет и с пелёнок воспитывала на льду.
Ньют, развив какую-то невероятную скорость, подъехал к Персивалю и неожиданно повис у него на шее, словно только что не отработал рядовой прыжок, а откатал минимум короткую программу на Чемпионате мира. Мгновение спустя к нему присоединилась и Куини, и Персиваль мимоходом порадовался, что так удачно встал у бортика: не сделай он этого, и на льду могла бы образоваться куча-мала.
— Спасибо, — выдохнул Ньют, отстранившись через пару секунд, совершенно сумасшедший, оглушённо-счастливый. У Персиваля даже дух захватило от явившейся ему красоты и открытости. — Спасибо, Персиваль. Если бы не ты…
— Справились бы, — перебил он, совершенно не желая слушать подобные комплименты. В своих фигуристов он всегда верил куда больше, чем в себя самого как тренера.
Ньют упрямо мотнул головой:
— Но если бы не ты, это заняло бы куда больше времени. Спасибо. Мы ещё попробуем.
Персиваль кивнул и улыбнулся. Доехал до выхода, слез со льда, натянул чехлы и без сил упал на скамью.
Плечи всё ещё горели огнём после того, как на них побывали руки Ньюта.
И ему решительно не хотелось ничего с этим делать.
~
Адреналин всегда мешал уснуть — даже если вырабатывался несколько часов назад.
Ньют в третий раз перевернулся в постели, вздохнул, открыл глаза и уставился в пространство. Сегодняшняя тренировка далась ему настолько тяжело, насколько это вообще было возможно. По крайней мере, в самом начале.
Напрочь забылось то, что риттбергер — не самый сложный прыжок: в одиночестве, интереса ради, он в своё время и флип делал. Двойной, конечно, но тем не менее. И то, что когда-то, с Тиной, он его на соревнованиях вытянул. Не вытянула именно Тина, и, возможно, сегодня тоже сказалось именно её присутствие на льду: Ньют не мог смотреть на неё и не вспоминать тот неудачный прыжок, не давший им подняться выше семнадцатого места даже в короткой программе. И рассинхронизацию. И собственный недокрут сальхова — мало того, что недокрут, так ещё и приземление на две ноги…
Так что, признаваясь Персивалю в том, что «слишком много думает», Ньют отнюдь не кривил душой.
Вообще говоря, такой откровенной и явной поддержки Ньют от Персиваля не ожидал. Он думал, что ему дадут прийти в себя, никак не потревожив, максимум — заглянут в тренерскую, принесут стаканчик пресловутого какао, оставят на журнальном столике и уйдут. И только потом — начнут разговор, будут искать корень проблемы, похлопают по плечу, объяснят, что он делает не так…
Персиваль вёл себя, мягко говоря, странно. Это был не первый срыв Ньюта за все четыре года их сотрудничества, и ни разу до этого Персиваль его не обнимал, не прижимал к себе, не гладил по спине и по голове, и уж тем более — не называл «своим хорошим». Последнее вообще не хотело укладываться у Ньюта в голове, и если бы он был чуть более мнителен, то списал бы это на то, что ему померещилось и послышалось. В таком состоянии что только ни покажется…
Но он был бы готов поклясться, что Персиваль это произнёс.
Ньют перевернулся на спину и уставился в потолок, как будто бы там мог быть написан ответ на вопросы «Что это было?» и «Что теперь делать?» Потолок ответил ему безупречной белизной и яркой полосой от света фонаря, пробивавшегося через щель между задёрнутыми шторами. Значит, ответы нужно было искать самостоятельно.