И вот что его дёрнуло просить Персиваля отработать прыжок вместе? Конечно, это было распространённой практикой, в своё время Дамблдор тоже с ним прыгал — правда, тогда всего-навсего сальхов — и сам Персиваль именно подобным образом демонстрировал Патрику риттбергер, но ни Ньют с Дамблдором, ни Патрик с Персивалем после отработки элемента не входили в позицию для следующего, словно на реальных соревнованиях. Словно реальные партнёры.
Ньют вздрогнул и натянул одеяло чуть ли не подбородка, хотя прекрасно знал: странно холодное начало мая точно не было причиной его дрожи.
Он пытался убедить себя, что Персиваль сделал бы это для любого из них. Даже для всегда каменно-спокойного Ричарда, вздумай тот вдруг психануть и сорваться. Но что-то подсказывало ему, что убеждениям этим нет никакой цены, и что они не выдержат никакой критики.
Конечно, они приятельствовали. Пожалуй, больше, чем многие другие фигуристы со своими тренерами. Год назад Персиваль в порыве откровенности признался, что никогда не мог позволить себе такую «вредную роскошь», как дистанция между ним и его подопечными: не хотел, дескать, становиться похожим на своего собственного тренера, с которым вне катка все пятнадцать лет работы не виделся и кроме как по делу не общался. Ньют этому легко верил: старика Фишера он видел пару раз, мельком, но этого хватило, чтобы понять: тот всегда чётко разделял жизнь на катке и личную. Может, это и было правильно, но Ньют вряд ли смог бы работать с таким-то тренером. Так что с Персивалем ему очень и очень повезло. И не только в этом, да…
Но несмотря на достаточно близкие и тёплые отношения — теплее, пожалуй, чем у Ньюта были хоть с кем-нибудь за всю жизнь, не считая Тесея, конечно же — он никак не мог ожидать ни объятий, ни таких слов в утешение. С учётом того, что за все четыре года ничего подобного никогда не происходило. Даже намёка на это. Максимум — Персиваль мог сжать плечо, пообещать после тренировки до отвала напоить мятным чаем у Якоба, и по крупицам разобрать ошибку. Но обнимать, гладить и позволять себе настолько личные выражения…
У Ньюта был только один вариант того, что это могло бы значить. И он ему… нет, никаким «не нравился» здесь и не пахло. И тем более, никаким страхом. Просто… он не очень хорошо разбирался в людях, даже в тех, кто имел прямое отношение к его профессии. И поэтому допускал, что вариантов могло быть на самом деле гораздо больше одного.
Повернувшись лицом к стене — да что ж такое-то! — Ньют тщетно поморгал, пытаясь дать векам усталость, и прерывисто вздохнул. Самым любопытным и интересным было даже не то, что он совсем не возражал, если этот его «вариант» действительно оказался бы единственно верным. А то, что он чертовски боялся на самом деле ошибиться. Попасть впросак, понять всё неправильно — и привести их обоих к чудовищно неловкой ситуации, после которой придётся ещё очень долго восстанавливать нормальные отношения.
В объятиях Персиваля было безумно тепло и спокойно. Именно то, что Ньюту тогда требовалось. И вряд ли тот смог прочитать это требование по его выражению лица. Что-то подсказывало Ньюту: выражение это было злым, не сказать зверским. Так что вариант «угадал, что мне нужно» отпадал.
И Ньют не отказался бы снова почувствовать это тепло. Отчасти именно поэтому он кинулся Персивалю на шею после удачно — «идеально», смотри-ка ты — отработанного прыжка.
Он протяжно вздохнул и натянул одеяло на ухо. Советоваться ни с кем не хотелось, да и можно ли было? Тесей из него душу вынет даже через переписку, а все остальные так или иначе довольно тесно общались с Персивалем, а тот, похоже, если Ньют догадался правильно, упрямо хотел скрыть своё внезапное, новое отношение от всех. Включая, кажется, и самого Ньюта. Тьфу ты, дурак…
А почему, собственно, дурак-то, если Ньют и сам боялся того, что всё понял неверно?..
В общем, советоваться было нельзя. Дискредитировать Персиваля очень не хотелось.
Значит, оставалось только проверить самому.
Вопрос — как.
Ни флиртовать, ни аккуратно намекать Ньют отродясь не умел. А на фразу вроде «мне кажется, я тебе нравлюсь, я тоже не против, так что поедем ко мне или к тебе?» Персиваль вряд ли отреагирует… э… адекватно. То есть, благосклонно.
А впрочем…
Дело могли упростить тренировки. Чем чаще Ньюту удастся наблюдать за Персивалем после прыжков или шагов, чем чаще им придётся сидеть в тренерской и спорить насчёт тодесов, поддержек и вращений — ну, это уже когда ИСУ раскошелится на то, чтобы объявить их виды для короткой программы — тем, пожалуй, больше шансов будет проверить верность гипотезы «я его привлекаю». И больше шансов дать понять, что он не против.
За неимением лучшего решения Ньют посчитал это воистину Соломоновым.
И обязательно надо позвать его на лёд ещё раз.
Или даже не раз.
Улыбнувшись сам себе, Ньют ещё немного повозился под одеялом и закрыл глаза, чувствуя, как сон наконец-то аккуратно подбирается к нему.
«Хороший мой», — вспомнился вдруг голос Персиваля.
Заснуть удалось уже через пару секунд.
========== Глава 4 ==========
Телефонный звонок вырвал Криденса из сна, да так жестоко, что не вышло сдержать стон. Да и неудивительно. Уже по мелодии, даже спросонок, Криденс очень хорошо знал, кто это звонит.
Вслепую протянув руку, он кое-как разлепил глаза и сдвинул ползунок на экране в сторону, принимая вызов:
— Что случилось?
— Она невероятна, — сообщил Геллерт вместо «доброго утра». — Въедливее… кхм, некоторых, а ты сам понимаешь, насколько это тяжело, и вредина, между прочим, тоже, каких поискать! Само собой, контракт мы заключили. Кстати, ей хватило наглости явиться на встречу вместе со своей мамашей, даже жаль, что тебя с нами не было, тебе бы понравилось… Криденс, ты меня вообще слушаешь?
— Слушаю, — пробубнил Криденс, отчаянно пытаясь проснуться. Из речи Геллерта он понял, что тот говорил о Честити, и обрадовался. — Тогда я тебя поздравляю.
— О да, — со смешком отозвался тот. — Мы уже съездили на каток, я на неё посмотрел, и ты знаешь, Криденс, техника там на высоте, Альбус вернётся и скажет, что работать не с чем. Но ты сам понимаешь, что там есть, с чем работать, и именно по моей части: артистизм… оставляет желать лучшего.
— А чего ты ждал? — Криденс сел в постели. Настенные часы показывали что-то около восьми утра. Учитывая, что накануне Криденс засиделся за разговором с отцом аж до половины второго, Геллерта хотелось убить. — Ты вспомни, сколько ты со мной возился. Мисс Салем способна отрубить… ты бы назвал это чувственностью. На корню.
Геллерт выразительно фыркнул:
— Конечно. Зря ты думаешь, что я об этом забыл. Но при таком… как бы нам не пришлось начинать тренировки загодя. Сам понимаешь.
Будучи серебряным призёром Чемпионата мира, Криденс понимал. Куда лучше, чем ему бы хотелось.
— Но ведь… — осторожно начал он. Геллерт снова фыркнул, на этот раз — довольно сердито:
— Каток арендован в том числе и на моё имя. Криденс, ради всех святых: ты ведь об этом знаешь! Думаешь, я бы не предусмотрел возможность…
— Так, стоп! — Криденс наконец-то нашёл в себе силы встать с кровати. А вот выслушивать очередную тираду Геллерта из серии «я бы не стал полагаться на нашего драгоценного тренера» сил у него точно не было. — Загодя, говоришь? И чего ты в таком случае от меня хочешь? Мне возвращаться?
Геллерт помолчал какое-то время, затем негромко вздохнул:
— Я понимаю, что у тебя есть ещё одна неделя. Твоя законная. И ты имеешь полное право сейчас меня послать, и я даже это пойму и не стану слишком уж сильно оскорбляться и тебя ругать. Но я действительно предпочёл бы, чтобы ты приехал в Нью-Йорк уже завтра. Во-первых, твоё мнение не помешает этой твоей Честити, хотя бы потому, что ты уже знаешь кухню сеньорских соревнований, а она — нет. А во-вторых, по твоей короткой программе есть несколько моментов, которые мне хотелось бы обсудить с тобой один на один. Конечно, мы сможем выкроить время и тогда, когда известная тебе фигура снова объявится в городе, но чем раньше — тем лучше.