Так что им было, что отмечать — помимо основного праздника, обожаемого прежде всего Ньютом. Сам Персиваль в силу то ли возраста, то ли занудства с каждым годом относился к Рождеству всё более скептически, но сегодня утром с удивлением поймал себя на том, что рад Сочельнику. Но объяснение нашлось быстро: лежало рядом, уткнувшись в плечо веснушчатым носом, обхватив его обеими руками, и счастливо сопело.
Сейчас Ньют с космической скоростью разбирал покупки, слушая чёткие указания Серафины — что на рабочую поверхность, что пока в холодильник или шкаф… Она и Куини пришли часам к десяти — распахивая дверь, Персиваль ожидал увидеть и Тину, но на соответствующий вопрос Куини ему только подмигнула и прошла в гостиную, заниматься украшением, как договаривались, а Серафина хмыкнула: «Хоть какое-то время спокойно пообнимаетесь. Хотя я вообще не понимаю, зачем вам это скрывать». И исчезла на кухне, не дав Персивалю и рта раскрыть.
Что ж, спасибо им большое.
Ньют переложил в рюкзак упаковки с гирляндами, шарами — какие влезли — взял тот пакет, в который вошло больше и понёсся помогать Куини. Персиваль уселся за барную стойку, разделявшую кухонную и гостиную зоны, и усмехнулся Серафине, по-хозяйски включившей кофеварку:
— Громадная ель, мишура по всему дому и остролистовые дебри. И я почти уверен, что они где-нибудь и омелу прикрутят.
— А ты не рад? — Серафина привычно подняла бровь.
— Рад, конечно, — фыркнул Персиваль. — Но привыкнуть всё равно не могу.
До позапрошлого года, пока ему не взбрело в голову отметить Рождество с командой, он и впрямь никогда не делал этого с таким размахом. Максимум — ставил ёлку: небольшую, уже с шариками, спасибо производителям — вешал пару гирлянд и приглашал кого-нибудь, чаще всего как раз Серафину и девочек. Пять лет назад, впрочем, когда всё у него было далеко не радужно, он вообще принял крайне внезапное предложение от Геллерта «разнести к чертям какой-нибудь бар». Разнести не разнесли, но отметили хорошо. Правда, никогда потом не вспоминали и вместе больше не праздновали — ограничивались вежливыми поздравительными сообщениями.
А два года назад в его дом вошёл Ньют, таща на себе здоровенную коробку. И на немой вопрос: «Что это?!» ответил коротко и ясно: «Нормальная ёлка. Куда поставить? Я сам наряжу».
С этого-то всё и началось.
Ёлка осталась у Персиваля — Ньют приволок её чуть ли не в качестве второго, а то и первого, подарка. В прошлом году Персиваль доставал её из кладовой сам. В этом — уже Ньют. Едва встав, умывшись, поцеловав Персиваля, полез за ней и запасами украшений. Зачем он сейчас их пополнил, Персиваль боялся гадать. Он сам руководствовался бы желанием того, чтобы в доме партнёра было больше вещей, им купленных, но обдумывать это не хотелось: отбрасывало к мыслям о переезде. Сейчас расстроится и испортит всем праздник. Не надо.
— Чёрные шары? — удивилась за спиной Куини. Ньют усмехнулся:
— Я подумал, что раз мы так хорошо сезон начали, будет здорово украсить ёлку в цветах наших костюмов. Там на дне ещё и пистолеты, и шляпы на верёвочках, маленькие — это ближайшее к ковбойской тематике, что я смог найти.
Серафина прикусила губу и отвернулась к кофеварке, вздрагивая плечами. Персиваль зажал рот ладонью — в этом не было ничего смешного, но, представляя себе реакцию Тины — «и здесь!», «опять?!» — он почему-то едва мог сдержаться.
— Тини тебя убьёт, — Куини рассмеялась в голос. — А может, и нет, если мы не сделаем лассо из мишуры и не вручим ей… торжественно. Кстати, насчёт пистолетов — может, лучше вообще наручники повесить?
Смеяться резко расхотелось. Серафина покосилась на него, приподняв бровь, хмыкнула под нос, но это успешно заглушил писк кофеварки. Техника, ты лучше всех.
— И где я тебе их возьму? — медленно, с явным намёком «даже не думай продолжать» поинтересовался Ньют. Куини снова хихикнула:
— Я могу позвонить Патрику и попросить его прийти на полчаса раньше с детским игровым набором полицейского. Так даже лучше: можно приделать петлю и к значку, и к… что там ещё входит в этот набор?
— Не надо, — Персиваль, отмерев наконец, подал голос. — У нас, конечно, намечается не самое обычное Рождество, но давайте хотя бы ёлку украсим… относительно по-человечески, чтобы она не вызывала ассоциации с сумасшедшим домом.
— Поэтому я и не купил этот набор, — согласился Ньют. — А была такая мысль.
Зашуршал полиэтилен, раздался звук открываемых упаковок, тихо застучал друг о друга пластик шаров. Серафина подошла к стойке, села рядом и поставила перед Персивалем кружку.
— Спасибо, — выдохнул он, не спеша из неё отпивать: пусть остынет. — Кажется, этот праздник я надолго запомню.
Серафина уверенно кивнула, как будто заглядывала в будущее и точно знала, насколько верны её слова:
— Тебе ни в коем случае не позволят забыть.
И, отсалютовав своей кружкой, сделала глоток.
~
В аэропорту, естественно, было очень шумно — классический предрождественский хаос набирал обороты каждые полчаса. Криденс потёр лицо, стараясь не ругаться, и сжал ладонь сидевшей рядом Честити. Регистрацию они прошли, едва её объявили, и теперь ждали в дальнем углу зала — так было меньше шансов наткнуться на… восторженных почитателей с просьбами об автографах, фотографиях и так далее.
Каждое Рождество Криденс отмечал с родителями, об ином и речи не шло. И Честити он пригласил как-то чуть ли не автоматически, безо всякого напряжения и стеснения. Во-первых, она была его девушкой, и её всё равно придётся рано или поздно представить маме и папе именно в этом качестве, так почему бы не в Рождество? А во-вторых, он уж точно не хотел для неё, чтобы ей пришлось отмечать этот праздник в кругу её семьи.
Полететь в Ричмонд Честити согласилась с очень большой охотой и радостью — а потом, чуть помявшись, спросила, не будут ли его родители возражать и против её сестры.
«Понимаешь, Криденс, — говорила она, положив ладони ему на плечи, — так мы бы чудесно где-нибудь отметили, но раз ты уезжаешь и зовёшь меня с собой, оставлять её наедине с маменькой мне совершенно не хочется. Она же ребёнку весь праздник испортит, я уверена, что уже сейчас портит, за неделю — всеми этими истериками про традиции и особенно — религиозными лекциями. Поговори с ними, а? Они же знают, что такое моя маменька».
Его родители это действительно знали. Поэтому мама, поохав про «бедную девочку», дала добро.
Так что Модести сейчас, сидя рядом с сестрой, болтала ногами и скучающе смотрела вокруг.
— Когда мы уже полетим?
— Когда посадку объявят, — как-то машинально отозвалась Честити. Судя по её виду, она отчаянно клевала носом. Уши потеплели, явно краснея: в общем-то, после прошедшей ночи — неудивительно, хотя они честно пытались лечь пораньше, чтобы выспаться перед ранним рейсом… Не получилось.
— А когда её объявят? — предсказуемо среагировала Модести, дёргая Криденса за рукав куртки. Тот подавил зевок и улыбнулся:
— За сорок минут до вылета. Может, чуть раньше.
Он уже приготовился отвечать на вопрос «а когда вылет?», но Модести только посмотрела на свой посадочный талон, потом — на смешные ярко-красные наручные часики и кивнула.
Честити зевнула, прикрыв рот рукой, и склонила голову Криденсу на плечо:
— Подремлю до посадки.
Он машинально кивнул, приобнимая её, и усмехнулся в ответ на весёлое хмыканье Модести. Впрочем, она их, кажется, одобряла. Вот и хорошо — для Криденса оказалось очень важным мнение того члена семьи Честити, который имел для неё значение.
…Встрепенуться и направиться к гейтам пришлось очень скоро, и Криденс даже не очень понимал, зачем Честити были нужны эти десять минут у него на плече — кроме очевидного «пообниматься», конечно — поспала бы уже в самолёте спокойно.
После взлёта отключились обе, по разные стороны от него. Криденс погладил сестёр по светлым головам и откинул собственную на подголовник сиденья. Почему-то спать не хотелось. Да и, в общем-то, не стоило: лететь полтора часа, а он всегда плохо спал в полётах, так что всё это время будет лишь пытаться заснуть. Да и кто-то должен присмотреть за вещами: ехали они ненадолго, и вес сумок даже на багажный не потянул.