Ньют прикрыл глаза и уткнулся лицом ему в грудь, радостно рассмеявшись — да ему сейчас, считай, сказали почти то же самое, что собирался сказать он сам! Да ещё и с конкретным предложением, и со звучным подтекстом: я хочу быть с тобой рядом, я хочу приезжать с тобой вместе каждый вечер в один и тот же дом, я хочу рядом с тобой засыпать и просыпаться, составлять вместе списки покупок, ходить по магазинам, несерьёзно ругаться из-за просыпанного сахара… и так далее, и так далее, много чего ещё.
Можно было, конечно, считать, что они и так жили вместе, но Персиваль был прав: на два дома — не то. Не совсем то.
Ньют понял, что ответа Персиваль ждёт, чуть ли не затаив дыхание, и его счастливый смех за ответ не посчитал. Так что он торопливо себя оборвал, приподнял голову, серьёзно уставился в уже ставшие родными глаза и тихо ответил:
— К тебе или ко мне?
Да, он повторял их вечный вопрос, возникавший каждый раз после тренировок или прогулок — но насколько богаче и ярче теперь была причина этого вопроса…
Персиваль тоже рассмеялся — с таким облегчением, что Ньют даже слегка смутился. И почему он тревожился-то?..
— Если честно, я никогда особенно не любил эту квартиру, — сообщил Персиваль, начиная перебирать Ньюту волосы. — И в твоей мы проводим куда больше времени. И она… уютнее.
— И ближе к нашему катку, — подхватил Ньют. — В любом случае, я совершенно не против.
Персиваль прижал его к себе ещё крепче, запутался пальцами в волосах и замер, наверняка переваривая это вот… начало нового этапа в их жизни. Ньют широко, собственнически провёл рукой по его телу, заставив вздрогнуть и тихо простонать что-то невнятное.
— А знаешь, Перси, — негромко произнёс он, — когда ты пришёл, я собирался сказать тебе примерно то же самое. То есть, на эту же тему. Ну, что я очень рад тому, что мы вместе, и что у нас всё серьёзно, и что…
Что там Персиваль подумал, Ньют не знал, но договорить он ему не дал — перекатился, укладываясь сверху, вдавил в кровать и поцеловал так, что голова слабо закружилась. Ньют с жаром ответил, притягивая его к себе за затылок, и застонал ему в рот, совершенно наплевав, что кто-то из гостей может проходить мимо двери и их услышать. А пусть слышат. Какая разница-то?
Персиваль тоже не любил словесных признаний.
Но вот такие, безмолвные — сколько угодно.
~
Персиваль сидел у стойки с бокалом глинтвейна в руках и с законной гордостью оглядывал своих подопечных и просто близких людей. Куини резала штрудель, рядом с ней мистер Ковальски раскладывал на блюде принесённую с собой выпечку и всё ненароком касался руки Куини — но она в ответ только радостно улыбалась. После полуночи затащит его под омелу, как пить дать. Ричард, ради праздника распустивший волосы — он считал косу «рабочей» причёской — расположился на подлокотнике кресла Тины и что-то шептал ей на ухо, низко склонившись. Та слушала его с мягкой усмешкой — подобной Персиваль уже очень давно не видел на её лице. Абернати, заявившийся в шапке Санты и так её и не снявший, сидел на корточках и педантично выкладывал подарки под ёлкой — строго по форме и размеру, как можно более аккуратной пирамидой. Серафина, сбросив туфли, полулежала на диване, пила и занималась тем же, чем сам Персиваль — наблюдала. Похоже, тоже с радостью и гордостью. Ньют сидел тут же, за стойкой, почти прижимаясь плечом к плечу, расстояние между ними никак нельзя было назвать приличным, но Персивалю было плевать. В конце концов, Серафина утром была в чём-то права — что тут скрывать, да и зачем?
Персиваль перевёл взгляд на ёлку. Трёхцветная иллюминация — донельзя патриотично, конечно, но флаги вешать не стал бы никто. Чёрные, красные и серебристые маленькие шарики — в этих цветах Ньют с Куини катали короткую. Молочно-белые шары с золотым греческим узором посередине — это к их же произвольной. Пресловутые пистолеты и шляпы — Тина, кстати, даже не ругалась, а и вовсе смеялась, когда увидела. Строгие матовые синие и зелёные — к костюмам Абернати. Остальное пространство занимали простые игрушки — с узорами, рисунками, серебристые, фиолетовые, золотые и красные — Ньют много накупил сегодня и вытащил из кладовки Персиваля всё с двух прошлых праздников. Тина, правда, предлагала повесить на ёлку ещё и галстуки Персиваля, на что вся команда синхронно расхохоталась. Персиваль решил ничего не уточнять — он всё ещё хотел крепко спать — но и галстуки на поругание не отдал.
До глинтвейна они ещё пили чай — точнее говоря, попытались. Чайник пошли заваривать Ньют и Тина, и в процессе, зачем-то передавая его друг другу, эпично разбили — отлетело донышко, сам чайник с крышкой остались невредимы. Пока хохотали, пока Персиваль ворчал, что и чёрт с ним, с этим чайником, всё равно он служил по делу раз в полгода, пока вытирали пол, пить чай уже расхотелось. Перешли прямо к глинтвейну — всем по бокалу и не больше, чтобы никому не было обидно.
Ньют тихо вздохнул и всё-таки прижался к плечу Персиваля. Склонил голову, взял за руку и радостно рассмеялся, не встретив сопротивления.
Куини, обернувшись на них, широко улыбнулась:
— Ну наконец-то!
Ньют, фыркнув, уткнулся лицом Персивалю в плечо — уши у него заалели. Спрятался. Хотя куда уж прятаться: все всё поняли.
Персиваль молча усмехнулся и отсалютовал Куини бокалом. Лишь бы она сейчас не сказала что-нибудь в духе «а то мы уже ставки делали, когда вы признаетесь» — но, судя по удивлённым лицам команды и Ковальски, ставки они всё-таки не делали. Разве что сама Куини могла с Серафиной поспорить, но тоже, в общем-то, вряд ли.
— Надо было вам что-то на двоих дарить, — протянул Абернати, поднимаясь, наконец, с пола. — И приятно, и экономно.
Ричард бессовестно захохотал:
— Сами купят! Что сказать, молодцы!
— И ты молчала? — возмутилась Тина, глядя на сестру. Но не успел Персиваль осадить её, что это всё-таки их личное дело, и если бы Куини не молчала, они бы с Ньютом это вряд ли одобрили, как она тут же насупилась, а потом улыбнулась. — Извините. Я очень рада за вас, правда.
Ковальски не сказал ничего, но губы растянул от уха до уха. Ну да: они же с Ньютом дружили, так что его радость была вполне объяснимой и понятной.
— Только давайте вы не будете поднимать за нас бокалы, — пробормотал Ньют, отклеиваясь от плеча Персиваля. — Нам приятно, но… не надо, это чересчур уже. Спасибо.
Бокалы они всё-таки подняли, но молча. И не придерёшься.
Персиваль отпил из своего и уже откровенно обнял Ньюта за плечи.
Праздник будет праздником.
Настоящим.
А вещи они соберут ещё до Нового года.
~
Телефон зазвонил через минуту после полуночи, когда Альбус уже собирался идти спать — он встретил Рождество, и больше сидеть одному в квартире было невыносимо.
Наверное, Криденс — то есть, они вдвоём с Честити. Или ещё кто-нибудь из учеников. Кто же ещё.
Но номер не был знаком. И американским он тоже не был.
Альбус принял звонок.
— Я слушаю.
— Ты всегда слушаешь.
Альбус медленно опустился обратно в кресло. Пришлось несколько раз вдохнуть и выдохнуть, чтобы продолжить разговор:
— Что-то случилось?
В трубке раздался знакомый смешок:
— Ты не хуже меня знаешь, что и когда случилось, моя радость. Судя по моим часам, в Нью-Йорке пару минут назад случилось Рождество. Я, видишь ли, счёл, что наш с тобой обмен сообщениями несколько неверен: мы поздравляли друг друга до непосредственного наступления праздника.
Собственный канцелярит в устах Геллерта неприятно резал уши.
Вдох. Выдох.
— И что же сподвигло тебя исправить это обстоятельство?
Геллерт помолчал.
— Ничего особенного. Просто это было неправильно. А я чаще всего стремлюсь… изменить то, что кажется мне неправильным. Тебе об этом известно.