Номера в отеле им достались аж на разных этажах. Позавчера Геллерт благодарил за это богов. Сегодня проклинал: не улизнёшь незаметно, в этом отеле лифты располагались довольно далеко от лестниц.
Зачем, впрочем, такие сложности, когда можно было просто отказаться?..
Можно было… Просто… Криденс бы, пожалуй, рассмеялся, зараза мелкая, если бы услышал сейчас его мысли. Геллерт бы и сам посмеялся от души, если бы эти метания принадлежали не ему.
— Почему…
«…ты думаешь, что я захочу проводить в твоём обществе больше времени, чем мне приходится» застряло на языке, споткнувшись, и растаяло невысказанным.
— …бы и нет, — с лёгким усилием закончил он. Надежда на то, что усилие это осталось незамеченным, даже не подняла голову: Альбус, к величайшему сожалению, слишком хорошо его знал.
До номера они шли молча. Бок о бок. В голове вертелись тысячи слов, колкостей, ехидных шуточек, но Геллерт немедленно их гасил. Если Альбус пообещал, если план действительно удался, если они сейчас нормально поговорят — не стоило обрывать это на корню.
Впрочем, с собой стоило быть честным — он почему-то не ждал ничего хорошего. Возможно, собственная склонность к театральности сыграла с ним злую шутку, и если сейчас у них получится разговор, то наверняка неприятный.
Геллерт и сам не знал, чего ожидал. Сарказма уже от Альбуса? Вряд ли: тот никогда не начинал их вечные перебранки первым. Отповеди? Чего-то вроде: «Тогда ты так и не дал мне договорить, Геллерт»? И после этого — тщательного, скрупулёзного, микроскопического разбора всей ситуации девятилетней давности? С безусловным «оба были хороши»?..
Ни к чему из этого он не стремился. Ничего из этого не хотел.
Соблазн замедлить шаг, отстать и всё-таки как-нибудь удрать становился всё сильнее. Останавливали две вещи: во-первых, это было слишком глупо и по-мальчишески, а во-вторых, Альбус вполне мог обернуться и начать выяснять, всё ли с ним в порядке. Проявлять унизительную заботу. Этого Геллерту хотелось, пожалуй, ещё меньше, чем всего того, что он успел себе надумать.
В номере Альбуса оказалось крайне уютное кресло прямо перед балконом. Оно манило к себе так, что устоять Геллерт не смог — подошёл и буквально стёк в него, мимоходом удивляясь, что именно теперь его перестали держать ноги. Конечно, он перенервничал, но всё же…
За его спиной Альбус что-то говорил — кажется, оставлял заказ на обслуживание в номер. Что-то там про шампанское и закуску, Геллерт нечасто вслушивался в слова, которые к нему не относились. Шампанское накануне произвольной программы — браво, Альбус. Только этого нам и не хватало.
Отчего-то даже мысль в голове пронеслась без должного задора, с какой-то дрянной кисловатой горечью. Так, что Геллерт даже поморщился. Не любил он у своих мыслей подобного вкуса.
Договорив по телефону, Альбус подошёл к его креслу и встал за спиной. Геллерт глянул перед собой, отметил, что Альбус смотрит в балконную дверь, и слегка опустил голову, утыкаясь взглядом в собственные колени. Серебристая ткань костюма отливала в свете люстры, и отчего-то всегда любимый эффект сейчас показался Геллерту пошлым до безобразия.
«Ну что ты молчишь? — вертелось на языке. — Зачем ты меня позвал сюда, рыжая ты задница? Молчать? Многозначительно? Смотреть в окно, что ли? Молча дождаться шипучки, молча нажраться — хотя сильно ли нажрёшься шипучкой — и разойтись? Это, в твоём понимании, что такое? Что ты молчишь, сволочь? Ты же ясно сказал: после! Обязательно!..»
Но Геллерт и сам молчал. Впрочем, он уже сказал, что хотел. Программой Криденса. Музыкой. Много чем ещё.
И Криденс, зараза, тоже выдал прекрасную импровизацию — с этими вынужденными объятиями. Это додуматься надо было! Ничего, Геллерт ему ещё припомнит…
В дверь номера постучали. Альбус шагнул назад, разворачиваясь к Геллерту спиной почему-то только после этого шага, и пошёл принимать заказ.
— Припишите к счёту, пожалуйста, — услышал Геллерт. — К личному. Благодарю.
Поднос негромко звякнул о стол. Геллерт зачем-то опустил веки. Сейчас он соберётся с силами, встанет, откроет рот — и чем-нибудь всё это, наконец, закончится. Ему, конечно, не было всё равно, чем — но он отчаянно нуждался хотя бы в каком-то итоге.
Справа вдруг появилось ощущение присутствия. Кресло чуть скрипнуло. Геллерт резко открыл глаза и повернул голову.
Альбус сидел с ним рядом, на подлокотнике его кресла. И смотрел. Прямо. Как не смотрел уже очень, очень давно. Тем самым якобы непроницаемым взглядом. И только Геллерт знал, что за ним всегда крылось.
Думать не хотелось. И не стоило, говоря откровенно.
Резко ухватив Альбуса за руку чуть ниже локтя, он дёрнул его на себя, роняя на свои колени. От тяжести и осязаемого тепла на мгновение захотелось безвольно опустить руки, запрокинуть подбородок, и пусть делает, что хочет, но — нет.
Свободной рукой Геллерт вцепился в рыжие волосы, даже не задумываясь, что, может, делает больно — да к чёрту, было бы ему больно, остановил бы — надавил, притягивая к себе, пока не уткнулся своим лбом в чужой.
— Как же долго до тебя доходит, — шипение коснулось губ Альбуса, дыхание отказывалось подчиняться привычному ритму, но и на это было плевать.
Не молчи, не слезай, не отталкивай меня, сволочь, не смей, не делай вид, что не понимаешь, не переспрашивай, не… просто…
Альбус чуть наклонил голову, не пытаясь ни отстраниться, ни освободиться от хватки — для того, чтобы медленно стянуть с носа очки и аккуратно, с глухим стуком уронить их на пушистый ковёр под креслом.
— Очень, — едва слышно выдохнул он в ответ, прежде чем поцеловать — мягко, осторожно, словно и сам боялся того, что Геллерт оттолкнёт, рассмеётся, ещё что-то…
Но Геллерт знал, как заставить его перестать думать такие глупости.
Просто углубить поцелуй. Быть настойчивее — как всегда, впрочем. Напрячь бёдра, намекая, что он совсем не против подняться из этого треклятого кресла. Встать вслед за Альбусом, едва он слез с его колен. И обнять, просто обнять, вжимая в себя, задыхаясь от запаха — его самого, ткани, пота, неизменного за всё время одеколона, дурея от близости, от тепла, даже жара, от того, что дорвался, наконец.
Никакие разговоры и не были нужны.
Им никогда не были нужны разговоры.
И тот — решающий и самый неприятный — попросту не должен был состояться.
Но к чёрту, к чёрту сожаления и воспоминания. Сейчас могло иметь значение — и имело — только настоящее.
— Геллерт.
На ухо, опаляя дыханием, заставляя, как мальчишку, ослабнуть в коленях — да он всегда произносил его имя так, что Геллерт с ума сходил. Всегда, даже в деловых разговорах. Может быть даже, частично именно из-за этого Геллерт в своё время согласился с ним работать.
Скучал. Чертовски.
Альбус где-то успел избавиться от пиджака, и мелькнула илея, что неплохо бы снять свой — мешает, создаёт лишний, ненужный барьер — и словно в ответ на неё Альбус чуть отстранился и потянулся к его пуговицам. Геллерт улыбнулся ему в лицо — часто так случалось, что они едва ли мысли друг друга не читали. По крайней мере, нередко догадывались, что каждому из них нужно.
Пиджак с тихим шелестом упал в пресловутое кресло, Геллерт прижался обратно — крепче, ещё крепче, ещё теснее и ближе, и щекой к щеке. Решительно дёрнул рубашку Альбуса из-под ремня, скользнул под неё руками, с точностью помня, где какая родинка, обжигая ладони, ловя его — свою? — дрожь, поворачивая голову, утыкаясь носом в висок…
Его потянули куда-то, ноги почти не слушались — да и какая была разница, если сейчас он шёл, не отцепляясь от Альбуса? Под колени ткнулся край кровати, они рухнули на неё, не расцепляя объятий, и Геллерт снова прижался лбом ко лбу Альбуса.
Хотелось — и не хотелось разговаривать. Снова, с полным правом, без издёвок, засыпать его ворохом извечных обращений, в ответ на которые он поначалу морщился, а после — улыбался, пусть даже одним взглядом. И наоборот — просто молчать, уютно, тепло… может, Геллерт даже боялся заговорить. Хотелось смотреть ему в глаза — и одновременно закрыть свои. Отдаться и голубому свету — никогда он не думал о цвете глаз Альбуса иными словами — и пульсирующему во всём теле ощущению «он рядом», которое, конечно, было сильнее, когда он зажмуривался. Хотелось вдыхать его запах — и затаить дыхание, чтобы прочувствовать то самое ощущение ещё глубже.