Они лежали на полу рядом с креслом и хохотали безудержно, будто не было Жизни, будто не было Смерти.
Из кабинета вышли серьезные, строгие. Друг на друга не глядели. Вагин запер кабинет, и они зашагали по коридору, быстро и деловито. Чуть впереди плохо сосредоточенная Лика, чуть позади хмуровато-рассеянный Вагин.
У окна курила Оля.
У окна курила Оля.
У окна курила Оля.
Уже у самых входных дверей, у дежурки, Лика коснулась руки Вагина, сказала:
— Я сейчас…
Вернулась туда, где курила Оля. Подошла вплотную, проговорила тихо, с явным сочувствием:
— Он не любит небритых женщин.
— Что? — Оля непроизвольно вскинула руку к лицу, провела по щеке.
— Не любит, — вздохнула Лика, повернулась, пошла обратно, едва сдерживала смех.
Оля растерянно трогала подбородок, шею…
«Жигули» неслись по городу. Вылетали на встречную полосу, ныряли, под красный светофор, с бешеной скоростью проскакивали перекрестки.
Офицеры ГАИ отдавали им честь.
Они мчались по широкому загородному шоссе. Солнце слепило. Ветер пьянил. Лика слепила. Лика пьянила…
Оля стояла перед зеркалом в туалете. Почти голая. В узких белых трусиках. Скомканная одежда — на полу. Нервно разглядывала себя со всех сторон. Сейчас заплачет, бормотала обиженно:
— Ну где небритая? Ну где небритая?
А в конце пути была гостиница. Называлась она «Сосновый бор». И она действительно находилась в сосновом бору. Так что те, кто ее так называл, нисколько не покривили душой, когда придумывали название. Хотя, конечно, могли ведь по невежественности своей назвать гостиницу и «Еловый бор», или там «Пихтовый бор», или того хлеще «Березовая роща», ан нет, молодцы все-таки оказались, видно, посоветовались со специалистом-биологом, видно, на место его вывозили, консультировались, какой же это все-таки бор, а он им раз так, с ходу, и заявил, специалист как-никак, разбирается, мол, сосновый это бор, а не пихтовый, не кедровый, не еловый и даже, хлеще того, не березовая роща…
Вот так и назвали эту гостиницу «Сосновый бор».
Была она маленькая, уютная. Четыре этажа. Просторные широкие окна. Стекла чистые, прозрачные, как воздух, разноцветные занавески, в каждом окне разные, горшочки с домашними растениями на подоконниках.
Впрочем, все, как в любой советской гостинице.
Перед входом, во дворе сверкают на солнце идеальной полировкой не русские машины, и даже не грузинские, и даже не узбекские. Неплохие машины…
Вагин миновал низкие воротца. Ехал, лавируя меж не русских машин. Навстречу ему спешил высокий мужчина в черном костюме, с маленькой аккуратной бабочкой у горла. Подошел. Загорелый. Улыбчивый. Пожал руку Вагину, воспитанно коснулся руки Лики, поклонившись, жестом позвал гостей за собой. Двинулся обратно к гостинице. Лика и Вагин — за ним. Держатся за руки. Как дети. Как в детском саду на прогулке.
Швейцар им поклонился. Портье привстал, приветственно помахал рукой, лифтер поднял над головой сжатые замком ладошки — мир, дружба, пхай, пхай… Люди, что были в фойе, провожали их внимательными взглядами. Кто они такие, эти двое? Откуда? Зачем?
Человек с бабочкой остановился перед высокими стеклянными дверями. Улыбался загадочно. И вот торжественно взмахнул руками, как дирижер перед оркестром, и опустил их плавно, и бесшумно открылись двери, и тотчас заиграла музыка — скрипки — и Вагин с Ликой переступили порог, попали в снежное царство: белые столы, белый потолок, белый пол, белые занавески, белые столики, белые стулья, белые тарелки, рюмки и фужеры словно изо льда, и белые цветы, и белые скрипки в руках музыкантов, и белые музыканты, и белые официанты…
Только один метрдотель в черном. Так положено. Его должны видеть.
Все.
— Какой столик желаете? — спросил он Лику и Вагина. Склонился к Лике, добавил вполголоса: — Любой к вашим услугам. Они все заняты вами.
— Какой столик желаете? — тихо-тихо повторило эхо.
— Какой столик желаете? — подхватили официанты.
Лика зажмурилась, крепче сжала руку Вагину, улыбалась безмятежно, открыла, наконец, глаза — светящиеся, — показала на столик у окна.
Засуетились официанты, отодвинули стулья, смахнули с них невидимую пыль, усадили бережно единственных своих гостей, заспешили на кухню.
К скрипкам подключился рояль, незаметно, легко, и слышно было, что они очень любят друг друга и скрипки и рояль.
Шипело шампанское в льдисто-хрустальных бокалах, в сахарно-фарфоровых вазах сверкал изумрудом влажный виноград, розово светились бархатные персики, кровью отливала спелая вишня.