Вагин стоял перед железной бадьей для транспортировки цемента. Бадья на колесах — широкая и тяжелая, потому что в ней осталось немного отверделого цемента — примерно треть. Вагин качнул ее. Она покатилась, легко скрипнув. Вагин перевел взгляд на сгрудившийся неподалеку черный табунчик бочек. Потом посмотрел на длинные толстые доски, лежащие рядом с бочками. Покачал головой. Сделал несколько шагов вперед. Остановился у квадратного проема в полу. Метра три на три. Или больше. Внизу под проемом в цокольном этаже глубокая яма с бетонными гладкими стенами. А в яме мусор, бумаги, коробки, деревянные ящики, разбитые и целые бутылки, пачки из-под сигарет, окурки, спички, пуговицы, пробки, солдатские погоны, разорванные подушки, пух, тухлая рыба. Дерьмо.
…Вагин закричал отчаянно, пронзительно. Петр Порфирь-евич встрепенулся, перестал креститься. Замер.
Юдахин-младший собрался, спружинился, повел туда-сюда стволом пистолета.
Вагин опять заорал. А потом послышался звук от падения тяжелого предмета. Тела?
Петр Порфирьевич шагнул вперед.
И Юдахин-младший тронулся с места.
Осторожно, на мысках, вскидывая с непривычки локотки вверх, добрались они до края квадратного проема. Остановились. Юдахин-младший с опаской заглянул в проем.
— Ни хрена не видно, — прошептал. — Но вроде гикнулся.
— Вроде… — тоже шепотом ответил Петр Порфирьевич.
Вроде…
Вагин вместе с бадьей громоздился на черных бочках. С бочек к полу в сторону проема импровизированным трапом тянулись толстые доски.
Как только Петр Порфирьевич и Юдахин-младший приблизились друг к другу, перешептываясь, Вагин с ревом толкнул тележку-бадью. С пугающим металлическим грохотом пронеслась она по трапу, коснулась пола и, подпрыгивая, помчалась на Юдахина-младшего и Петра Порфирьевича — те едва успели повернуться на шум — и столкнула их в проем, и остановилась у самого края, покачиваясь.
Кегельбан да и только.
И стало тихо. И в яме, и на этаже, и на другом этаже, и на третьем этаже, и на четвертом этаже, и за колонной, и в цементной бадье, и в бочках, и на небе, и на земле, и под землей, и слева, и справа, и у Вагина в голове, и в ушах, и в глазах, и во рту, и в зубах, и… И там тоже стало тихо.
Вагин сжал ладонями голову, сдавил веки, встал медленно на колени — все еще на бочках был, не спускался, — ушли силы — сгорбился, согнулся, плечи сжал, качался невесомо вверх-вниз, бормотал что-то себе под нос, слабенько, тоненько, бессвязно. Минуту. Две. Час. Больше. Меньше…
Крик впорхнул под ладони, щекотнул перепонки. Вагин отвел руки от ушей, открыл глаза, поднял голову, огляделся, хмурился, не узнавая ни бочек, ни времянок, ни рук своих, ни ног… Но вот успокоился наконец взгляд. Окреп. Вагин спрыгнул с бочек, побрел к проему. Опять крик. Стонущий. Негромкий. Вагин взглянул в яму. Совсем темно. Видно скверно. Но вроде как Петр Порфирьевич лежит, за ногу держится, а Юдахин-младший по яме мечется, выход ищет. Безрезультатно. Вот поднял голову. Выстрелил тотчас. Раз-другой. Вагин отпрянул. Отступил на шаг. Вынул сигарету, зажигалку, прикурил. Затянулся с удовольствием.
Стоял.
— Ну иди, иди сюда, пидоренок! — фальцетом орал Юдахин-младший. — Иди. Побалуемся Смотри, какой у меня большой! Смотри!
Вагин поставил ногу на цементную бадью. Толкнул ее. Она упала с глухим тяжелым стуком.
— Не попал, пидоренок! — орал Юдахин-младший. — Не попал!
Вагин кинул сигарету под ноги, развернулся, пошел к бочкам, опрокинул одну, покатил к проему На бочке надпись, белая: «Мазут». Отвинтил пробку. Мазут полился в яму.
Юдахин-младший принялся бешено палить. Мимо, конечно. Для острастки больше. Он Вагина не видит. Вагин хоронится за бетонной плитой. Вытек мазут. Вагин спихнул бочку вниз. Она стукнулась звучно об пол. Загудела. Вагин наощупь отыскал на полу кусок тряпки, вынул зажигалку, поджег тряпку.
— Ты чего делаешь? — заволновался Юдахин-младший. — Чего, а?
Тряпка занялась, и Вагин швырнул ее в яму.
И вроде как взрыв случился в яме. Вскинулся вверх желтый огонь, острые ломкие пики его опалили края бетонного проема. А потом вспыхнула вся яма разом. И мусор, и подушки, и дохлая рыба, и дерьмо, и Петр Порфирьевич, и Юдахин-младший. И стало светло, как от мартена. Юдахин-младший носился факелом по яме, обреченно кричал. Не человек больше.
А Петра Порфирьевича уже не было видно в пламени. Интересно, жив ли еще старый пакостник?
Вагин смотрел стеклянно на огонь. Лицо восковое. Мертвое. Пальцы на руках скрючены конвульсивно. Не шевелятся. Пламя касается его ног. Обжигает. Но Вагин не двигается с места. Не может. Не получается.