И днем переулок этот таким же неприветливым и пониклым казался, как и ночью, будто тень со всего города здесь собралась, весь серый цвет на стенах домов-глыб сконцентрировался. И если ночью мрачноватость, унылость эта естественной казалась — темнота как-никак, а в темноте и самый развеселый дом неприглядным покажется, то днем он просто пугал настороженной угрюмостью своей, холодными, так ни разу и не угретыми солнышком стенами зданий, только что не осклизлыми они были, и небо виднелось над головой, а так полное ощущение, словно в погреб спустился. Поскорее пройти этот переулок хотелось, припуститься бегом, чтобы выйти побыстрее на светлые, опрятные, разгоряченные летней жарой улицы города.
Вот и дом, тот самый, злосчастный. Во двор Вадим заходить не спешил, прошелся — руки в карманы — по другой стороне переулка, улыбаясь, как бы любопытствуя, пробежался цепким взглядом по окнам — совсем непримечательные окна, глухие, отчужденные, наверное, и на быт живущих здесь унылость переулка отпечаток свой накладывает. Данин вразвалочку пересек мостовую, вошел в арку, темную, с низким сводом, чтобы только экипаж проехать мог, — совсем старенький дом, дореволюционный еще — и очутился в колодце двора. Ничего необычного, лавочки возле двух подъездов, бачки мусорные, детская площадочка крохотная, щербатым, низким заборчиком огороженная. И никого. Пустота во дворе. И немудрено, почти одиннадцать уже, на работе люди, кто не работает — домохозяйки, старики — по магазинам пошли. Жалко, что стариков нет, можно было бы поболтать о том о сем, невзначай про Митрош-ку спросить. Он, собственно, на это и надеялся. Не бегать же по подъездам, не звонить по квартирам и выспрашивать: «Где здесь некто такое проживает, Митрошкой называется?» Дети тоже помочь бы могли, они иной раз больше стариков про свой дом знают. Но и они отсутствовали — на каникулы разъехались кто куда ребята. Рано пришел Данин, но не мог терпеть более, поскорее, поскорее хотелось ему дом этот увидеть, разглядеть повнимательней, быстрее все выяснить хотелось, нетерпение его жгло. Ну как быть теперь? Что делать? Вадим вынул из заднего кармана какую-то бумажку мятую, потертую, с давно ненужными телефонами, посмотрел на нее внимательно, покачал головой недовольно, повернул обратно к арке. Это он на всякий случай проделал, кто его знает, может, этот самый Митрошка сидит сейчас у окна и за ним наблюдает, а так вроде человек не туда попал, куда нужно. Пошарил глазами по переулку, ни одного магазинчика, как назло, ни приемного пункта прачечной и ни сберкассы, ничего такого, что вот на таких маленьких улочках бывает в первых этажах стареньких домов. Он двинулся вверх по переулку к широкой и прямой, новыми, современными домами застроенной улице Ангарской. Он помнил, что там где-то неподалеку от переулка, на углу в не снесенном еще, но уже давно к этому подготавливаемом доме гнездилась маленькая, затхлая, грязненькая пивнушка, по недосмотру чьему-то еще уцелевшая. Все может случиться, может, и застанет он там кого, кто сообщит ему что-нибудь дельное.
Она там и находилась, в том самом трехэтажном, десятки раз крашенном в самые невероятные цвета стареньком доме. Последние года два цвет был приемлемый, зелено-желтый — не ласкал глаз, но и не раздражал. Уже на подходе к пивнушке кучками стояли завсегдатаи. Вялые с утра и дерганные одновременно, вздрагивающие от окрика, от шума неожиданного. Беседы здесь велись незамысловатые, все больше о спорте, о работе, о соседях. Пока еще негромко разговаривали, голоса были тусклыми, бесцветными, не подействовало еще пиво.
Вадим вошел внутрь, Кислым духом пахнуло, резким запахом подтухшей копчушки по ноздрям ударило. Глубокая тоска, написанная на отекших, небритых, бледных лицах, в глаза бросилась. Данин еще разок оглядел зальчик и около стойки справа от автоматов увидел, как ему показалось, то, что нужно. Трое мужчин там стояли. Основательно пили они огромными, в треть кружки, глотками — только кадыки судорожно елозили по шее, толстыми пальцами тщательно и сосредоточенно чистили рыбу. Но самое главное, что двое из них в шерстяных спортивных костюмах были, значит, живут совсем неподалеку, и лица у них были нормальные, чистые, свежие лица здоровых сорокалетних мужиков. Не тряслись они с похмелья, не кричали, перебивая друг друга, а разговаривали чинно, негромко. Вадим отыскал свободную кружку, пристроился рядышком. Мужики о каких-то своих делах заводских беседовали, рассудительно беседовали, обстоятельно. На Вадима внимание не обращали, много сейчас по городу таких ребятишек ходит — джинсы, курточки, кроссовки.