— Пойду посмотрю, как там мать, — услышал Ломов голос Артюхина неподалеку. Хлопнула калитка. — Я скоро! — крикнул он уже с улицы.
Прошло минут пять, и Ломов почувствовал, что он не один во дворе.
— Это опять ты, Степан? — тихо спросил Ломов. Глаза он так и не открыл. До чего же хорошо было вот просто так сидеть и совершенно ничего не делать.
— Я, — отозвался Степан.
— Ну, теперь говори, что хотел.
— Это, Егорка-то жив?
— Жив, связанный лежит.
— Ага. Плохо он начал, вот и кончит плохо. Душегуб. Я счас сержанта твоего видел убиенного. Молодой совсем, ладный был.
Ломов промолчал.
— Мне чего будет за пальбу-то энту? — опять заговорил Степан.
— Допросим Сенявина, если все было, как ты рассказал, можешь жить спокойно.
— Ага, — Степан вздохнул.
Ломов наконец открыл глаза и первым делом уставился на огромный мешок, который лежал возле ног Степана.
— Это что же там у тебя? — поинтересовался он.
— Анструмент, — нехотя ответил Степан. В подробности он вдаваться не стал, оторвал мешок от земли, в нем что-то глухо лязгнуло, и двумя руками поднес его к окну.
— Ермолай! — гаркнул он в проем. — Ермолай, спишь, что ли?
— Чего тебе? — донесся из окна тихий старческий голос.
— Это… капканчики тебе свои принес. Справные они все, надежные, получше твоих отлажены. Вот. Они мне, того, не понадобятся. И еще, это, я избу заколачивать не буду. Коли чего нужно, бери, не стесняйся. Дровишки бери обязательно. Вот.
Ермолай молчал некоторое время, потом прогудел:
— И ты, значит, из Лиховки…
— Ага, Ермолай, и я.
…В райцентр Ломов вернулся к ночи. Отослал наряд в Лиховку, написал подробный рапорт, нашел в записной книжке адрес родителей Леши Бойко, хотел было пойти к ним сейчас, немедленно, дошел уже до двери кабинета, но переступить порог не смог как ни уговаривал себя. Вернулся к столу, опустился в кресло и долго сидел, отрешенно разглядывая потрескавшуюся полировку стола, и только после этого потянулся к телефону и набрал въевшийся в память номер.
— Что же вы так поздно справляетесь? — с доброй укоризной сказали ему. — Ох, мужчины, все гуляете. Дочка у вас родилась. Шестой час ей пошел…
ПЕРЕГОН
Он мог не пойти по этой улице. По ней редко кто ходил. За исключением, конечно, тех, кто там жил, кто обитал в этих серых, неуютных с виду домах-глыбах, домах-булыжниках. Если смотреть на них прищурившись, чтобы окна превращались в расплывчатые темные провалы, а карнизы и водосточные трубы в веревочки трещин, здания и впрямь напоминали огромные валуны, валявшиеся здесь тысячи, миллионы лет, еще с ледникового периода. Четырехэтажные, коренастые, угрюмые, они даже днем, даже солнечным разудалым утром нагоняли тоску, а вечером и ночью так уж и подавно. В каждом большом городе, наверное, есть такие улицы. И без сомнения, те, кто строил их, и думать не думали, что их творения будут представлять такую угнетающую унылость, а вот вышло так, хотели не хотели, а вышло, и все тут. И даже деревья, ютившиеся возле домов, чахлые были, поникшие, щербатые. По всему городу — яркие, мясистые, а здесь щербатые. А по вечерам на всю улицу лишь пара фонарей. Больше, может быть, и не надо, улица-то короткая, прямая, без ям, без выбоин, без коварных асфальтовых трещин, не споткнешься, не упадешь; туда, куда надо, наверняка выйдешь, к Звездному бульвару, к автобусам и троллейбусам, к свету, к толпам спешащих людей — так что, может быть, больше и не надо фонарей. Но все равно там редко кто ходил. К бульвару через другую улицу шли, параллельную, широкую, светлую, веселую, довольную собой, эдакую преуспевающую улицу, с широченными прямоугольниками магазинов, с кое-какой неоновой рекламкой, не совсем новую, может быть, даже ровесницу той, своей соседки. А если помоложе, то ненамного. Данин здесь бывал нечасто, когда необходимо было приехать в институтские архивы, когда без этого просто не обойтись или когда начальство требует, проверив вдруг книгу посещений и рассвирепев от лености и нелюбознательности своих сотрудников. Для кого-то архив этот наверняка представлял интерес. Там было много неизученных, занятных, очень редких документов, но того, что вот уже полтора года интересовало Данина, там не было. Для этого надо было ехать в Ленинград, в Москву, самому искать, самому копаться в архивах, потому что по запросу для тебя этого делать не будут, а если и будут, то так долго, что замаешься ждать. Правдами и неправдами два раза он уже вырывался в краткосрочные командировки, кое-что успел, но это был мизер, песчинка из того, что он хотел узнать. Так что и жизнь и деятельность начальника Петербургской сыскной полиции Николая Александровича Румянцева, его роль в раскрытии крупнейшего преступления начала века — ограбления Ростовского банка — еще оставалась для Вадима скрытой завесой не то чтобы уж неизвестности, но, скажем так, малой известности. А дело это было наинтсреснейшее. Правительство России привлекло к нему заморских специалистов, детективов из сыскного бюро Ната Пинкертона, а все равно раскрыл-таки его наш сыщик, отечественный, — полковник Румянцев. Руководство института и непосредственный начальник Вадима смотрели на эти его изыскания косо, с сомнением и недовольством, но пока не препятствовали, если это не мешало основному заданию группы, в которой работал Данин.