И тишина не нарушилась ни одним звуком. Потому что вместе с Гарри еще четыре мага пытались представить, что творится во Франции - почти в другом мире - и считали минуты. И Гарри был благодарен им за немое единодушие.
* * *
Новости от Люциуса появились уже почти ночью.
Кингсли обнимал сидящую у него на коленях Дилекту. Гарри крепко сжимал ладонь тихонько покачивающегося из стороны в сторону Драко, прислонившись затылком к животу стоящего позади Северуса. Неожиданно Министр резко сорвал с пальца золотое кольцо-ободочек - все взгляды тут же обратились к нему. Выдернув из-под стопки документов чистый лист, Кингсли уронил кольцо поверх. По листу расползлись золотые буквы:
«Этой ночью. Надежда. 250 миротворцев. Объявление войны завтра»
Драко вскочил и сжал край пергамента, впившись в буквы глазами. Дилекта устало опустила затылок на плечо любовника. Гарри уловил, как Северус чуть громче, чем обычно, выдохнул. И наверняка на миг закрыл глаза, представил Гарри.
Вот все и решилось. Люциус справился. Завтра начнется война.
Но Гарри не чувствовал по этому поводу ничего особенного. За то время, пока в молчании тянулись бесконечные часы, что-то изменилось для всех. Исчезли какие-то невидимые преграды. Гарри чувствовал душевное родство с каждым, кто находился в кабинете. С Дилектой, которая позволила себе не выглядеть сильной, с Кингсли, который с понимающей готовностью прижал к себе любимую женщину, с Драко, наплевавшим на маску бесстрастия и подсевшим к Гарри. С Северусом - который молчаливой защитой стоял за спиной Гарри. Не отвергая Драко.
И теперь Гарри чувствовал только благодарность к Северусу и потребность поддержать Драко. Известие о войне уже не помещалось в его «эмоциональном диапазоне», как когда-то сказала Гермиона. Где-то внутри Гарри не отпускала тревога, но он не мог сказать, с чем конкретно она связана. Просто тревога, ожидание чего угодно в любой момент. В семнадцать лет Гарри успел привыкнуть к подобному ощущению, и теперь оно вернулось на свое место.
Гарри до зуда захотелось срочно увидеть Гермиону. Она же еще ничего не знает…
А сейчас начнется поистине бесконечная ночь. Гарри мог дать руку на отсечение, что у Кингсли уже готов план, что сейчас он достанет из стола и развернет пергамент с вариантами развития событий, и всем придется вникать в безучастные слова. Безучастные - потому, что никакие слова не способны правильно передать угрозу наступающей войны. Слова могут рассказать о будущем, но не могут передать того, что случится с людьми. Наверняка среди всех вариантов (один хуже другого) найдется тот, который попадет в десятку. Кингсли - великолепный тактик. Но страх перед началом, отчужденную решимость перед смертельной опасностью, хладнокровный выбор жертвы за победу, выворачивающую наизнанку совесть и изнуренную опустошенность - все это можно только почувствовать.
И поэтому не хотелось шевелить ни единым мускулом, чтобы не нарушить мнимое равновесие в кабинете. Хотелось еще хоть ненадолго остаться где угодно, даже в тягостном ожидании, но не смотреть в лицо тому, что должно произойти.
А ведь будущее случится, понял Гарри. Случится непременно. То или другое. Можно попытаться просчитать события наперед, попытаться что-то изменить, повлиять на ход истории - но будущее все равно случится. Оно неизбежно наступит, и прожить его придется. И, наверное, лучше хотя бы сделать вид, что готовишься к будущему. Возможно, тогда оно заметит тебя и не станет наваливаться сверху всем своим весом.
Гарри кашлянул. Шаткая гармония бездействия рухнула.
Кингсли, потерев переносицу и сжав губы, полез в ящик стола.
И тут в кабинете, несмотря на запрет на аппарацию, неведомым образом возник Пастор Принц.
И настанет веселое утро* …
Каждый день я узнавал что-нибудь новое о его планете, о том, как он ее покинул и как странствовал.
А. де Сент-Экзюпери
Немая сцена. Гарри понял, что называется немой сценой. Северус молчал, ибо по ходу пытался сообразить, как именно себя вести. Драко молчал, потому что ему уже было все равно. Кингсли молчал (открывал рот и снова захлопывал), так как явно не хотел произносить вслух все, что думал, при даме. Дилекта молчала заинтересованно, ожидая продолжения концерта для фортепиано без оркестра. Сам Гарри молчал за компанию и считая нужным предоставить все-таки первое слово самому Пастору.