— Эта тропинка — достояние общественности, и ей полагается быть чистой, — повторила Эвис. — А что это за нагромождение камней?
— Скорее всего, ОСП, остатки средневекового поселения, — объяснил Том. — Насколько известно, оно было где-то здесь.
Эмма задумалась над термином «ОСП», который напомнил ей о мясных субпродуктах, купленных ею в супермаркете как-то раз, когда она переживала период жестокой экономии. ОМС, отечественные мясные субпродукты, вроде так? Она улыбнулась, но обнародовать свои ассоциации не решилась.
— Между прочим, и этот кустарник нуждается в расчистке, — заметила мисс Ли.
— Несомненно. Виноват, — добавил Том, как будто помешать его росту было в его власти, — но именно этот кустарник как раз признак того, что в древности здесь существовало поселение.
Присутствующие переварили это сообщение в полном молчании. Они уже отошли от особняка на некоторое расстояние и теперь шагали мимо чего-то похожего на полуразрушенную сторожку. Домик весь зарос кустарником и явно требовал ухода, но Эмме казалось, что он вполне пригоден для жилья. От него веяло той романтикой, которой начисто был лишен особняк. Она принялась расспрашивать про сторожку, но никто не мог ей ответить ничего вразумительного.
— Может, кто-нибудь из этих людей знает? — наивно спросила она, когда звуки транзистора возвестили о появлении в лесу группы деревенских жителей.
— Сомневаюсь, — засмеялся Том, испытывая радость, даже ликование при одной только мысли о том, что они используют право войти на территорию парка и рощи, как, должно быть, это делалось еще в семнадцатом веке. Мешало только бессмысленное бормотание радио, которое его владелец не счел нужным выключить. Он сказал об этом Эмме, и она согласилась с ним: приятно убедиться, что дарованная когда-то привилегия по-прежнему сохраняется. Правда, она заметила, что различие между происходящим сейчас и эпохой трехсотлетней давности не только в радио. Бросалось в глаза, что вся молодежь была в джинсах, а люди постарше одеты в более новую, более модную и яркую одежду, нежели ректор и его группа.
Обмен приветствиями состоялся, так сказать, на равных. Том не сделал попытки завязать разговор о здоровье родственников, детей, внуков и скота, как этого можно было ожидать от владельца поместья или его собственных предшественников. Он заметил среди деревенских миссис Дайер, женщину, которая приходила убирать у них в доме, и ее присутствие подавило в нем всякое желание завязать беседу. Он знал, что лишь немногие из них придут на вечернюю службу. Из его собственной группы в этот вечер он мог рассчитывать лишь на свою сестру, мисс Ли и, возможно, мисс Флавию Гранди, женщину несколько моложе, чем мисс Ли, то есть возраста, так сказать, неопределенного. Мисс Ли и она жили вместе в одном доме. Но Том подозревал, что мисс Гранди предпочитает скромной сельской службе — а это было все, что он мог предложить, — торжественное богослужение в соборе. Молодой доктор и его жена редко ходили в церковь, а Эмма, хоть она однажды из любопытства и побывала там, была непредсказуема. Ее мать говорила ему, что Эмма занимается наукой и приехала в поселок подвести итог каких-то изысканий. Даже если она и не явится на вечернюю службу, подумал он, она может оказаться полезной в чем-нибудь еще. Вполне возможно, она хорошо печатает, хотя он вряд ли осмелится обратиться к ней с подобной просьбой, а то и сумеет расшифровать рукопись елизаветинской эпохи, на что не была способна ни одна из жаждущих оказать ему помощь дам.
2
После прогулки Эмма вернулась в «Дом малиновки», названный так бывшим его владельцем, потому что однажды, когда он вскапывал грядку для посадки овощей, откуда ни возьмись, прилетела малиновка и села на черенок лопаты. Теперь дом принадлежал матери Эммы Беатрис, которая преподавала английскую литературу в женском колледже, специализируясь по роману восемнадцатого и девятнадцатого веков. Этим, вероятно, и объяснялось, почему она дала дочери имя Эмма, ибо Беатрис казалось несправедливым назвать ее Эмили, именем, вызывавшим ассоциацию скорее со служанками ее бабушки, нежели с автором «Грозового перевала»[6]. Поэтому она предпочла имя Эмма, быть может, в надежде, что некоторые черты героини одноименного романа передадутся ее тезке. Пока Эмма не оправдала материнских ожиданий, но стала — одному богу известно почему — социологом. Она не вышла замуж и даже не заимела какой-либо постоянной привязанности. Беатрис хотелось бы, чтобы Эмма обзавелась семьей — это было бы весьма кстати, — хотя она сама отнюдь не придавала большого значения пребыванию в браке. Ее собственный муж — отец Эммы — погиб на войне, и, выполнив, так сказать, обязанности женщины, Беатрис с чистой совестью вернулась к своей преподавательской деятельности.