Молли лукаво улыбнулась и пошла обратно в ресторан. Облегчение, чувство победы, несказанная радость переполняли Джорди. Он хотел взлететь в небо и кричать от счастья, но вместо этого пошел вслед за Молли и заказал еще одну бутылку вина и пудинг, который они вместе с аппетитом съели.
Два месяца назад пресс-конференция в «Ритци» казалась Флину хорошей идеей. Он даже урегулировал это дело с Мартиной. «Да, отлично, для Бруклина это будет здорово, Флин», — согласилась она. Это едва ли грозило оказаться пиком его раскрутки в Британии, но в «Ритци» было замечательно, и Бруклину понравилась идея сидеть на сцене в южном Лондоне и болтать с людьми о своем фильме. И до тех пор все шло именно так, как Флин надеялся: слава и многочисленные интервью были для Бруклина все еще делом новым и захватывающим. Вместо того, чтобы впопыхах отделываться от журналистов заученными усталыми фразами, он очаровал интервьюеров своей свежестью и готовностью придумывать оригинальные ответы на их вопросы. В результате он и его фильм был широко разрекламирован в прессе, и все в офисе похлопывали в знак одобрения Флина по спине.
Бруклин явно был собой доволен и радостно беседовал с Флином в перерывах между интервью, расспрашивая его о том, что происходит в мире британского кино, о Лондоне и что ему бы следовало знать о следующем интервьюере. В «Ритци» все, казалось, шло гладко. Был аншлаг после премьеры, пресс-конференция хорошо стартовала и Бруклин продолжал ее с победным очарованием.
А потом все пошло не так, как надо. Женщина из последних рядов зала внезапно сказала: «Ваш фильм — это чушь собачья, и все, что вы сейчас говорите, — тоже чушь. Что мне бы хотелось знать, так это то не будете ли вы так любезны вернуть мне деньги?» Бруклин застыл и не мог и слова вымолвить. А потом еще двое потребовали назад свои деньги. Собравшиеся в кинозале люди начали перешептываться. Кто-то крикнул, чтобы они заткнулись и валили отсюда. В зал вошли двое служащих и пошли вдоль проходов, пока не оказались напротив ряда с возмутителями спокойствия, но к этому моменту один из мужчин кричал: «Так что? Вернешь деньги?» Множество людей начало защищать онемевшего Бруклина, в то время как другие присоединились к инакомыслящим. Служащие просили людей покинуть помещение.
— Не беспокойся, мы, твою мать, еще вернемся, — рявкнул один из первых «восставших», пока они протискивались между людьми, сидящими в ряду. Бруклин словно прирос к креслу, в котором сидел, уставившись невидящим взглядом на ряды в зале. Флин, который сидел в первом ряду, хотел свернуться калачиком в своем кресле и умереть. Должен ли он вмешаться и увести Бруклина со сцены или позволить служащим «Ритци» со всем этим разбираться? Он старался хорошенько продумать варианты, но тут кинокритик из газеты «Гардиан» пришел к нему на выручку.
— А теперь успокойтесь, — сказал он, и шум стих.
— Думаю, самое время задать еще один вопрос.
После интервью Флин повел все еще не пришедшего в себя Бруклина к боковому выходу, усадил его в поджидавший лимузин и сел следом за ним. Не представляя, что же ему следует говорить, он попытался замять инцидент.
— Все было просто здорово, — заявил он, пока Бруклин, упираясь подбородком в руки, уставился в окно. Флин продолжил: — Конечно, эти выкрики с задних рядов были не очень приятным событием, но я не позволю им расстроить вас.
И снова Бруклин промолчал. Флин упорно продолжал:
— Я это к тому, что, несмотря на это происшествие, было очевидно, что всем очень понравился ваш фильм, и на мой взгляд вы великолепно провели пресс-конференцию.
Тут Бруклин медленно повернулся к Флину, засунул руку в карман своего длинного черного кожаного жакета и достал оттуда ручку и листок бумаги. Расположив его на коленях, он что-то тщательно на нем вывел и передал его Флину, а потом снова безмолвно уставился в окно. На листке было написано:
Прекрати ты свои разговоры, приятель.
Я слишком расстроен.
Флин свернул лист бумаги. Ему стало еще больше не по себе. Захотелось очутиться дома, чтобы ни минуты больше не находиться здесь в атмосфере ужасной неловкости. Но впереди был следующий день пресс-конференций, которые надо было организовать для Бруклина, хотя сейчас Флин даже думать об этом не мог. Все так хорошо шло, а теперь самомнение этого блестящего молодого режиссера было за какую-то долю секунды разбито вдребезги. Флин проклинал эту женщину, проклинал «Ритци», проклинал самого себя за то, что вообще согласился на все это с самого начала. Вот и его работа превращается в ночной кошмар. Двадцать минут до отеля они ехали молча. Флин чувствовал, что должен что-то сказать, поэтому сбивчиво произнес: