Письмо было подписано командиром части, в которой служил Лешка. Строчки расплывались перед моими глазами:
— «Смертью героя… Мы никогда не забудем его…»
Я положила письмо на стол.
— А вчерашний день вдруг от самого Леши письмо пришло, — все так же неохотно, как бы преодолевая невидимое препятствие, продолжала тетя Паша. — Вечером… Я было глазам не поверила…
— От Лешки? — не выдержала я.
— От него. Только оно давно написанное. Долго шло очень.
Глаза ее были совершенно сухи. И голос звучал почти бесстрастно. И только пальцы безостановочно свивали и расплетали бахромки скатерти.
Тихий, как бы приглушенный свет настольной лампы располагает к задушевному, откровенному разговору. Весь вечер мы пели, танцевали, спорили о чем угодно, а теперь беседуем. И говорим все больше о прошлом.
«Что пройдет, то будет мило…»
И в самом деле, прошлое представляется нам безоблачно — ясным, греющим душу, даже наши недолгие ссоры, даже контрольные письменные у беспощадного ГЕМа.
Кстати, о ГЕМе. Перед самой войной он вышел на пенсию. В войну он не эвакуировался и стал снова ходить в школу, где был оборудован госпиталь. ГЕМ организовал в госпитале математический кружок для раненых, задавал им интересные, на его взгляд, задачи, рассказывал о различных оригинальных решениях теорем и, по слухам, читал иногда раненым стихи Пушкина.
Раненые привязались к нему, называли его «Папаша», угощали табаком. И ГЕМ, отроду не выкуривший ни одной папиросы, стал заядлым курильщиком.
— Я бы хотел повидать его, — замечает Роберт.
— А я — нет, — говорит Валя. — Вот уж кого мне никак не хочется видеть…
Зденек молча взглядывает на нее. Может быть, оба вспоминают о том давно позабытом всеми, кроме них двоих, случае с письмом Вали, попавшем в руки ГЕМа?
Мы вспоминаем о делах давно минувших дней. То и дело слышится одинаковое: «А помнишь?»
Перебивая друг друга, говорим о походах, о наших сборах, устраиваемых Гришей Четвергом, о его знаменитых пьесах.
А разве можно позабыть первые дни открытия метро, когда мы подолгу катались в новеньких поездах и все никак не могли достаточно насладиться!..
Роберт обращается ко мне, смеясь:
— А помнишь, как ты позвонила в «Известия»?
Еще бы не помнить! Мы все тогда говорили только об одном и том же — о спасении челюскинцев. Полосы газет были посвящены описанию жизни героев, рассказам о летчиках, спасавших челюскинцев. А я позвонила тогда в «Известия» и спросила: «Спасли ли собак, которые зимовали вместе с челюскинцами?» И мне ответили: «Конечно, спасли»…
— А помнишь, Роб, как ты дарил сны? — спрашивает Валя.
Улыбка загорается в глазах Роберта.
— Дела давно минувших дней…
— Вот уж о какой чепухе не стал бы вспоминать, — солидно замечает Зденек.
Валя качает головой:
— Разве это была чепуха?
Я снова вспоминаю о Лешке:
— Лешка считал, что ты, как никто, умеешь дарить сны.
— А теперь он дарит здоровье людям, — замечает Виталий Валерьянович.
Роберт не любит говорить о себе, но мы знаем, он организовал первую в их районе бригаду реаниматоров. Он возвращает к жизни людей, обреченных смерти.
— Ничего в этом такого особенного нет. — Роберт неохотно роняет слова. — Профессор Неговский еще в сорок четвертом впервые применил метод артериального нагнетания крови и таким образом оживлял людей, находившихся в состоянии биологической смерти, погибших от шока, от потери крови, от сильных ранений…
Он обрывает себя. Должно быть, опять вспоминает о Лешке. Если бы можно было оживить нашего Лешку!
На рассвете мы идем в Нескучный сад. Холодные утренние лучи чуть золотят верхушки деревьев, и Москва-река кажется совершенно розовой.
День обещает быть жарким. Мы молча стоим на гранитном берегу и смотрим на спокойные воды реки.
— Теперь до будущего года, — говорит Роберт.
Валя говорит:
— Давай на прощанье подарим друг другу что-нибудь на память!
— Что, например? — спрашивает Роберт.
— Не знаю.
Она думает. Лицо у нее становится сосредоточенным, почти сердитым, как когда-то на контрольной письменной по математике.
— Придумала, — говорит она. — Я подарю тебе Земляной вал, Сокольники и Калужскую улицу. Поедешь к себе, вспомнишь о них, сразу и обо мне тоже вспомнишь…
— Красивые названия, — замечает Роберт. — Самые что ни на есть московские — Сокольники, Земляной вал…
Он кладет Вале руку на плечо.
— А я подарю тебе Нескучный сад весь целиком, хочешь?
— Хочу, — серьезно говорит Валя.