Он был знаком с лицом богини в мельчайших подробностях. Вот уже сколько лет он созерцал его ежедневно, помнил каждую его черточку. Все эти годы оно никогда не меняло своего выражения, а глаза всегда были закрыты. Но почему-то на экране видеокамеры отсутствовала питательная трубка во рту, лицо было искажено в страданиях, а ярко-оранжевые глаза широко распахнуты. Нриз опустил видеокамеру и снова уставился на богиню. В реальности глаза были закрыты, а лицо спокойным, насколько позволяла трубка. Нриз снова навёл камеру и почувствовал, словно взгляд широко распахнутых оранжевых глаз заглядывает ему прямо в душу. Словно завороженный, он смотрел, как из уголка глаза скатывается одинокая золотистая слеза. Он прекрасно помнил ритуал призыва, помнил, как выглядит ихор богини, так что эта слеза оказалась кровавой.
Не в силах пошевелиться он смотрел через объектив, как слеза стекает по её щеке, срывается и летит вниз. Он почувствовал, что что-то растекается у него по лбу, а когда провёл там пальцами, они оказались чистыми и сухими.
Нриз вновь взглянул на экран. Наваждение пропало. Лицо богини вновь стало расслабленным, а глаза закрылись, словно вовсе ничего и не происходило.
Нриз не верил в сверхъестественное, он знал, что всему существует самое что ни есть материалистичное объяснение. Но от подобной мистики его душу объяло потусторонней жутью. Он хотел было побежать к Хозяину, чтобы рассказать ему о происшествии, но получил от того чёткое указание беспокоить только по важному поводу. Личные галлюцинации Нриза подобным поводом не были, так что он решил записать произошедшее в журнал проверок.
Нриз вызвал экран журнала, добавил новую запись, ввёл текущие показания всех приборов и артефактов, после чего его палец замер над пиктограммой повышенного приоритета. Немного подумав, он убрал палец. Ничего по-настоящему важного не произошло, поэтому он ограничился тем, что внёс свои наблюдения в раздел «примечания».
Закончив и свернув экраны, Нриз бросил последний взгляд на апатичное лицо богини, развернулся и отправился в свою комнату. Время было поздним, а ему очень хотелось спать. Он отбросил всякие мысли о происшествии. Приехал Хозяин, значит всё в порядке! Значит завтра будет просто замечательный день! И наступления этого дня Нриз ожидает с огромным нетерпением!
Глава 5. Облака
Сон. Мало что в этом мире настолько непостоянно и не поддаётся категоризации. Иногда во сне человека встречают психоделические пейзажи и абсурдные ситуации. Иногда происходит то, что могло бы быть ещё одним эпизодом жизни, и проснувшись, он не сразу понимает, что находится в своей постели. Иногда сны – тяжёлая липкая патока, из которой он выныривает, лихорадочно хватая ртом воздух, а иногда – место покоя и радости, из которого не хочется уходить, а проснувшись, очень хочется вернуть.
Осознание себя во сне – тоже всегда очень своеобразная штука. В некоторых снах, несмотря на то что человек находится в самой привычной обстановке, разговаривает с самыми обычными собеседниками, он очень остро осознаёт, что всё не взаправду, что это сон. Ну а в некоторых самые фантастические сцены и события кажутся абсолютно нормальными, частью привычной жизни, сознание следует путями этого сна, растворяясь в нём.
Сон, который мне снился, был чем-то средним. Передо мной простиралась самая фантастическая картина, нечто такое, что не смогли бы воспроизвести мастера спецэффектов самых дорогих голливудских фильмов. И тем не менее, картина казалась самой что ни есть нормальной – ведь в Цитадели Ашрад я насмотрелся и не такого. Но всё равно, я полностью осознавал, что сплю, что мне снится сон, а происходящее перед глазами - не взаправду.
Я находился на острове. Остров состоял из лилового тумана и напоминал облако. За многие годы командировок и десятки тысяч километров перелётов, я навидался в иллюминаторе самолёта немало таких облаков. Медленно-текучие, с причудливыми изменчивыми формами, они казались незыблемыми, но никогда не задерживались на месте, медленно и неотвратимо меняя очертания.
Этот остров точно так же изменялся. На нём возникали скалы и замки, деревья и долины, дороги и ущелья. Всё текло, искажалось и преображалось. А вокруг острова во все стороны разливалась бескрайняя пустота: чёрная, словно космическая бездна, ненасытная, словно степной пожар и страшная, словно сама смерть. Я смотрел, как пустота наседает на границы этого облачного острова, как его края растворяются, расползаясь тонкими усиками лилового дыма, как миллиметр за миллиметром поглощает саму реальность, и в душе поднимался безотчётный ужас. Мне захотелось проснуться, оказаться подальше от этой бездны, вернуться в свою постель. Заняться привычными делами, побродить по Цитадели, почитать новые книги, поговорить с Хозяино… Что? С Хозяином?
Новый приступ ужаса охватил душу, на этот раз он не имел никакого отношения к месту, в котором я находился. Словно маленькая течь, размывающая плотину, слово "хозяин" начало раскручивать ассоциативную цепочку, и я едва не утонул, не захлебнулся в этом потоке слов, образов и событий.
В мельчайших подробностях я вспомнил, как когда-то десятки лет назад играл с друзьями в очередную ролевуху, как что-то вырвало меня из привычного окружения, распяло посреди большого зала и вывернуло наизнанку. Вспомнил ту боль, которую вызвало насильственное внедрение в голову языков и понятий. Вспомнил, как мои мозги взбило миксером, как на меня надели рабское ярмо, заставив беспрекословно подчиняться, словно безмозглое животное.
Я вспомнил Хозя… ублюдка Эгора ауф Каапо, про то, как лебезил перед ним и унижался, как пытался ему угодить и выполнить любые высказанные и невысказанные желания. Я вспомнил того, кем я, Ульрих Зиберт, впоследствии стал. Вспомнил Нриза.
Мне было одновременно бесконечно страшно и противно. То, чем я стал теперь - не являлось мной. Плаксивый и жалкий, с постоянными перепадами настроения, не имеющий ни толики самоуважения и достоинства. Да я лучше бы тысячу раз сдох, чем становился таким.
Я обнаружил себя на стоящим на четвереньках, со сжатыми до скрежета зубами, колотящим стиснутыми до боли кулаками в упругую облачную поверхность острова. Мне было сложно успокоиться, да и я не пытался - наоборот, задрал голову и закричал, словно не человек, а раненное животное. И орал так до тех пор, пока в лёгких не закончился воздух, а сорванное в крике горло не свела резкая боль.
Именно эта боль помогла мне немного прийти в себя и начать, наконец, обращать внимание на самое главное. И самыми главными в данный момент оказались мои руки.
Пальцы перестали быть толстыми сардельками, а стали длинными и тонкими. Кожа на руках разгладилась, исчезли старческие пятна. Эти руки принадлежали сильному худощавому мужчине, а не ожиревшей старой свинье. Не веря своим глазам, я встал, и посмотрел вниз. Огромное жирное пузо куда-то пропало, и теперь я безо всякого зеркала видел область своего паха. Постепенно паника отступила, сменившись осторожными ростками любопытства. Я смог обратить внимание не только каким стало моё тело, но и на то, во что оказался одет.
Мои старые разношенные и безумно удобные кроссовки, любимые потёртые джинсы, выцветшая футболка отечественной группы “Runing Wild”. Всё то, во что я любил одеваться дома. Дома, которого я навсегда лишён.
Осознание прожитых лет и бездарно потраченного времени навалилось ещё большей тяжестью. Я снова рухнул на колени и на этот раз не смог сдержать слёз. Я плакал, словно ребёнок, всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, время от времени срываясь на хриплые рыдания.
Прошло сорок лет. Мама, моя любимая мама, единственный родной человек, уже давно мертва. Она доживала свой век, потеряв сначала мужа, а затем и единственного сына.
Друзья, знакомые и приятели… Большая часть из них тоже мертва, а кто остался жить – теперь восьмидесятилетние старики. Мерпати… Надеюсь эта сука умерла тоже. Моё исчезновение вряд ли огорчило её хоть на мгновение, а возможно, даже вызвало бурную радость.
Теперь я остался один, в чужом мире: старый, жирный, ничтожный. Промытые мозги и искалеченная душа: не человек - животное, желающее лобызать руку того, кто с ним такое сотворил. Я понимал, что злюсь на самого себя, на жертву обстоятельств непреодолимой силы, но ничего с собой поделать не мог. Я был просто неспособен считать себя и Нриза одним и тем же человеком, одной и той же личностью. Слишком разные у нас были характеры, слишком различались наши ценности, а в оценке собственного положения мы с этим ничтожеством и рохлей ни сошлись бы ни за что в жизни.