Я возвращаюсь из поездки, и через несколько недель меня отправляют еще в одну – на этот раз в Северную Америку на август и сентябрь. Я беру с собой учебники и много времени провожу за ними.
В этой поездке, как и в Японии, наш главный тренер – Лесли Боури. Лесли играла в 1960–1970-х. В 1964-м она была второй ракеткой мира и минимум по разу побеждала на всех турнирах Большого шлема, а одиночный титул на «Ролан Гаррос» брала дважды. С самой первой нашей встречи я проникаюсь к ней симпатией. Это стройная, как гончая, женщина, которая говорит редко, но метко. Тренер из нее прямой, умный и сильный, и она умеет меня раскрыть. Подход у нее одновременно твердый и деликатный, и она нас всех настраивает очень хорошо. Я очень быстро ей доверяюсь и чувствую с ней тесный контакт. Мне кажется, ей не все равно.
В Америку снова едет Алисия и еще одна талантливая юниорка примерно моего возраста – Рошель Розенфилд. Алисия и Рошель всегда селятся вместе, и я оказываюсь третьей лишней. Но я привыкаю, что мое дело – играть и выигрывать матчи. В Филадельфии я обыгрываю мою подругу Энсли Каргилл в тяжелом матче – 7:5, 4:6, 6:4, а потом в финале – Алисию. Матч упорный, и я побеждаю в трех сетах. Я чувствую облегчение и удовлетворение – выиграть такой титул в 14 лет дорогого стоит.
Мы едем в Вашингтон, где я дохожу до четвертьфинала, а потом – в Нью-Йорк, где мы живем в отеле «Гранд Хайатт», зажатом между знаменитым Центральным вокзалом и Крайслер-билдинг. Я влюбляюсь в ритм и бесконечное движение этого города. Для меня, девочки из провинциального Осиека и дважды беженки, такие роскошные нью-йоркские гастроли – большое событие. Ради этого я вкалывала как проклятая, и я не удивлена, что пробилась – другого выбора у меня не было. В этот раз Алисия, Рошель и я живем в одной комнате, и между нами все нормально. На юниорском US Open я в первом круге проигрываю теннисистке из Словении.
Из Штатов мы едем в Ванкувер на Молодежный кубок мира NEC. Несмотря на то что в команде меня не приняли и в этой поездке мне бывало так же одиноко, как в Японии, я в восторге от возможности играть за сборную и представлять свою страну. Я очень люблю играть за Австралию и всегда с гордостью надеваю национальные цвета. Каждый спортивный костюм, который мне выдают в сборной, для меня сокровище.
К концу 1997-го мама находит работу на конвейере хлебозавода Tip Top на западе Сиднея. Ее зарплата кормит нас и покрывает мои теннисные расходы. Саво уже ходит в школу, а воспитывает его, по сути, моя бабушка, потому что никого из нас почти никогда не бывает дома. Мама работает очень много – мы ее почти не видим. На мои турниры она больше не ездит, потому что крутится как белка в колесе, работая то ночные, то двойные смены. Но даже с ее безумным рабочим графиком наша финансовая ситуация не улучшается, потому что теннис очень дорогой. Моя стипендия NSWIS покрывает только групповые и индивидуальные тренировки, больше никаких денег мы не получаем, и ездить по стране – а это необходимо для прогресса – приходится за свой счет. Теннисная экипировка, струны и все остальное тоже влетает нам в копеечку, а свободных денег у нас нет и без этого.
В январе 1998 года мы собираемся на Открытый юни-орский чемпионат штата Виктория в Траралгоне, небольшом городе в нескольких часах езды от Мельбурна. Папа подумывает купить палатку, потому что денег на проживание нет вообще. Чтобы мы смогли поехать, мама берет дополнительные смены в Tip Top и какое-то время работает по 16 часов в сутки. Я прекрасно понимаю, что у нее нечеловеческий график, и мне очень ее жаль.
Благодаря маме у нас появляются деньги на гостиницу, хоть и самую дешевую в городе, – мотель «Траралгон».
Траралгон – сонное место, но оно оживляется к нашему турниру, крупнейшему в преддверии Большого шлема. У меня все получается, и я в шикарном стиле прохожу всех своих соперниц, пока отец гаркает указания с трибуны. По пути в финал я проигрываю всего два сета.
В финале я играю с Ревой Хадсон – талантливой новозеландкой на три года старше. Меня снова мотивирует страх, но не перед Ревой.
Большинство зрителей, пришедших на наш матч на девятом корте, сидят на трибунах, и только мой отец стоит немного в стороне, опираясь на старую кирпичную стену. Как обычно, он немного в тени, но все и так знают, где он, потому что своим раскатистым голосом он отдает мне приказы. Он делает это на сербском, но и так понятно, что это указания, причем временами – совсем не благожелательные. Но, что бы кто ни думал, подобные реплики кого-то из команды игрока считаются тренерскими подсказками, а они запрещены правилами. Местный стрингер[4] и тренер Грэм Чарлтон по ходу матча делает отцу замечание: