Я выдохнула с такой силой, что за этим последовало очень громкое фырканье.
— О боже, я думала, ты не хочешь, чтобы я пела.
Ее глаза сощурились, и она откинула голову назад, чтобы рассмеяться.
— Нет! Я думаю, ты великолепна. И все остальные тоже так думают, — она уперла руки в бока и склонила голову набок. — Особенно ты знаешь кто.
— Маркус? — я притворилась, что не понимаю.
— Нет.
Я кивнула и откинулась на локти, болтая ногами по ее ковру.
— Сара?
— Теплее, — она подошла и села рядом со мной на кровать. — Вы уже целовались?
Мое сердцебиение ускорилось.
— Нет.
— Это только вопрос времени. Мы все это видим, — она снова подошла к шкафу. — Давай дадим ему повод сделать первый шаг.
Через полчаса у меня была большая сумка Виктория Сикрет, полная того, что Беркли считала приемлемым для сцены, и мы снова ели в месте для репетиций.
— У нас есть только неделя, чтобы все подготовить, — тихо сказал Маркус, глядя на свою бумажную тарелку. — Я боюсь, все обернется катастрофой.
— С такой группой? Никогда, — Такер посмотрел мне в глаза и кивнул. — Мы идем и делаем то, что делаем. А это уже немало.
— А если это не сработает, то мы немедленно начнем прослушивание для барабанщиков, — вмешалась Сара, заставив нас всех рассмеяться над ее прямотой.
— Я думаю, все будет хорошо. Кроме того, у нас осталась только парочка выступлений, которые мы сможем отыграть вместе. В следующем семестре… — голос Беркли затих, когда мы все повернулись и уставились на нее. Она глубоко вздохнула, положила вилку на стол, после чего скрестила руки на груди. — Я получила ранний допуск. Следующий семестр был в значительной степени просто кучей факультативов, потому что я уже закончила все занятия. Та летняя сессия, на которой настояли мои родители, дала мне возможность закончить школу пораньше. Так что так я и сделаю.
— Вот дерьмо, — пробормотала Сара.
Тишина была густой, пока мы все обдумывали тяжесть слов Беркли.
И тут заговорил Такер.
— Тогда нам нужно сделать это запоминающимся.
***
Каждый день в течение следующей недели я была будто приклеена к парню. Было ли это в школе или после нее, на переменах мы сосредотачивались на работе или сразу же после занятий были рядом.
Он приходил три раза, чтобы немного попрактиковаться, но в итоге мы всегда оказывались в моей комнате, слушая музыку. Однажды он принес с собой несколько пластинок и портативный проигрыватель. Я лежала на спине, уставившись в потолок, пока он подробно объяснял, почему именно эта песня имеет смысл. На кого она повлияла. И почему, если бы не эта песня, у нас сегодня не было бы определенных групп. Я просто восприняла каждое слово, чувствуя, что, возможно, получаю специальное образование. Его страсть и преданность делу наполняли меня благоговейным трепетом.
— Без Чака Берри, Элвиса, Бадди Холли… не было бы «Битлз». Если бы не было «Битлз», у нас не было бы «Нирваны».
— А без «Нирваны» не было бы никаких Foo Fighters?
Он покачал головой и поставил новую пластинку.
— Умница. Ты научишься. Просто подожди. Я собираюсь сделать из тебя музыкального эксперта.
Два дня спустя он пришел с гитарой, и мы репетировали, пока он бренчал, а я сидела, скрестив ноги перед ним, жалея, что у меня не хватает смелости протянуть руку и дотронуться до него. Поэтому я просто откинулась на руки и наблюдала за его склоненной головой и волосами, скрывающими все, кроме носа. Его голос был настолько гипнотическим, что он вселял в меня чувство спокойствия, которое я не испытывала с тех пор, как мои родители развелись.
А потом, на третий вечер, точнее, в четверг, он спросил, можно ли ему сыграть на пианино, которое простояло нетронутым в моей гостиной столько лет, что и не сосчитать. Мы сидели плечом к плечу, пока он поднимал крышку и просматривал ноты. Он сыграл пару нот и прислушался.
— Его нужно настроить, но звучит неплохо.
— Я понятия не имею, как это сделать, так что…
— Я тебе говорил, что кое-что пишу? — он подтолкнул меня локтем и продолжил играть.
— Нет.
— Ну, так вот. Подумываю собрать все и разослать по нескольким местам. Может быть, получу профессиональную помощь, чтобы понять, достаточно ли хорошо написано. Я уже отдал сборник мистеру Бейтсу.
Казалось странным, что он хочет услышать мнение нашего старого учителя хора.
— Неужели? Это здорово. Я имею в виду, это потрясающе. Это то, чем ты хочешь заниматься, ну знаешь, после окончания школы?
— Это может быть одним из вариантов. Написание музыки для пьес и прочего, — он наклонился, положил мою руку поверх своей и начал играть что-то, чего я никогда раньше не слышала. Мои глаза остановились на сухожилиях в моей руке, на том, как они подпрыгнули от его движений.
— Где ты так хорошо научился играть?
Он не пропустил ни одной ноты.
— Не думаю, что хочу говорить с тобой об этом, Мэл.
Я убрала ладонь и повернулась на скамейке, чтобы посмотреть на его профиль.
— Но почему? Мне действительно любопытно.
Он перестал играть и осторожно положил крышку обратно на клавиши. Его глаза сосредоточились на картине корабля в море, висевшей на стене над нами.
— Я не хочу рассказывать тебе ничего о… моей семье или о чем-то подобном.
— Я не собираюсь тебя осуждать.
— А могла бы, — его глаза метнулись ко мне, прежде чем он снова отвернулся. — И, честно говоря, тебе понадобилось пять лет, чтобы снова взглянуть на меня. Я не хочу все испортить.
— О боже, Такер, — я отодвинулась как можно дальше и скрестила руки на груди, защищаясь. — Не могу поверить, что ты так обо мне думаешь.
— Да ладно тебе. Не говори, что неправда. Ты столько лет притворялась кем-то еще со своими друзьями, а теперь ты — это ты. И настоящая ты мне нравишься. Я не хочу все испортить рассказами о… — он остановился и закрыл глаза. Я видела, как он раздумывает, сможет ли произнести эти слова. Его голос прозвучал тихо, почти неслышно. — Ты действительно хочешь знать? Если да, то я тебе расскажу.
Я кивнула, внезапно почувствовав сильную нервозность.
— Хорошо. Раз уж ты хочешь знать, у меня нарушение обучаемости. Это очень злило меня, когда я был младше. Меня отправили на музыкальную терапию, чтобы посмотреть, сможет ли это обуздать мои эмоции и облегчить обучение в школе.
— Я и понятия не имела.
— Мы не были друзьями.
Впервые напряжение между нами стало неприятным.
— В любом случае. Вот как я научился играть. Позже мы узнали, что у моей сестры паралич. Ей пришлось надеть эти кандалы на ноги, а потом она пошла на терапию. — он остановился и посмотрел на меня, побежденный. — Хочешь, чтобы я остановился?
— Нет.
Он кивнул и снова уставился на картину, как будто не мог найти силы смотреть мне в лицо.
— Это было слишком тяжело для моих родителей. Мой отец много работает, так что основная тяжесть легла на маму. Однажды она сказала, ей нужно заправить машину, и больше не вернулась, — он замолчал, а я оставалась совершенно неподвижной, не зная, как реагировать на такое серьезное признание.
— Итак… это история моей семьи. Ребенок, который не может нормально учиться, еще один, который не может ходить. Плюс отец, который должен заботиться о нас, но не может пережить уход женщины, на которой он все еще женат. Даже при условии, что она может быть мертва или у нее уже новая семья или что-то еще. Мне всегда казалось, что это моя вина. Если бы я был лучше, мама смогла бы справиться с болезнью Элизы. Она, возможно, осталась бы.
— Значит, ты работаешь и заботишься об Элизе, когда она нуждается в тебе, потому что считаешь, что обязан ей?
— Да. Очень обязан.
Правда вертелась у меня на языке, и я не могла удержаться от вопроса:
— Так вот почему ты остаешься здесь? Ты хочешь поступить в общественный колледж? — Его плечи напряглись, и он медленно повернулся, чтобы встретиться со мной взглядом.
— Я пока не могу уехать. Потому что здесь я на расстоянии телефонного звонка и могу быстро приехать. Меня приняли в парочку мест, но я отказался.