— Это провал, Кость, очередной провал! — я удручённо покачала головой, стараясь не смотреть на проходивших мимо свидетелей моего позора.
Секретарша Светочка, высокомерно ухмыльнувшись, прошагала мимо, виляя своей идеальной пятой точкой, обтянутой в сшитую словно по ней чёрную юбку-карандаш. Стук тонких шпилек ее модных туфель звонким эхом вибрировал в ушах.
— Да забей ты, Саш, было даже весело. С кем не бывает, — попытался подбодрить Костя.
— С тобой было такое?
— Со мной? Эм… дай подумать… Нет.
— То-то же! Я — человек-катастрофа.
Что-то бурно обсуждая и активно жестикулируя, мимо прошагали гендиректор, его зам, коммерческий директор, в общем вся "элита" ФАКа. Ржавый, проходя в составе вышеперечисленной коалиции, окинул меня любопытным взглядом и улыбнулся.
— Кость, а кто это? — тихо спросила я, кивнув на удаляющуюся спину финансиста.
— Рыжий что ли? Так это Голубь, финансовый директор, только из командировки вернулся. Ты чем слушала, на планерке же говорили о нем.
— Голубь — это прозвище? Типа, любит подгадить в неожиданный момент?
— Голубь — это просто Голубь, фамилия такая. У тебя слишком бурная фантазия, Рыжова, — гоготнул Костя. — Давай быстренько по кофе, и за работу, — подойдя к автомату, он кинул монеты в прорезь для денег, и те со звоном укатились в недра автомата.
Голубь… ну надо же.
Остановившись у лифта, Ржавый беседовал с Малиновским, и, договорившись о чем-то, мужчины, пожав друг другу руки, разошлись. Проходя мимо меня, Марат Игнатович снова улыбнулся. Слегка, лишь глазами и краешком губ.
— Капучино, как ты любишь, прошу, — протянул напиток Костя.
Бумажный стакан обжигал ладони. Я задумчиво проводила взглядом фигуру в сером. Рыжий. Смешной.
Люблю голубей.
Следующие несколько недель мы сталкивались со Ржавым то у входа в здание, то в лифте, то в холле. Три этажа бизнес центра принадлежали нашей компании: масса коридоров, кабинетов, закоулков, но почему-то куда бы я не пошла, везде натыкалась на его рыжую шевелюру. Сталкиваясь, мы, безмолвно улыбаясь, расходились по разным сторонам, и я ещё долго ощущала затылком его пронизывающие взгляды. Я не придавала большого значения этим совпадениям, и упорно старалась не замечать его повышенное внимание. Мне не казалось — он абсолютно точно меня будто бы изучал. Не могу сказать, что это было неприятно, но мне было немного неуютно, и, как минимум, странно. Я явно не соответствовала тому типу женщин, которых выбирают такие импозантные мужчины, и не важно в качестве кого: жен, подруг, любовниц. Мужчины, подобные ему, выбирают женщин шикарных, уверенных в себе. С большой грудью, осиной талией и копной платиновых, струящихся по спине волос. Как Светочка. Вот она как никто подходила под данное описание. Но Ржавый почему-то упорно находил глазами именно меня, заставляя тем самым смущаться. Смущаться не как школьницу, я не краснела и не потупляла скромно взор, просто было невдомек: что тебе от меня нужно?
К тому времени я уже давно переросла свои подростковые комплексы, к тридцати, знаете ли, ты волей-неволей учишься принимать себя такой, какая ты есть. В рыжих волосах и веснушках я научилась видеть свою изюминку, в угловатости — некий шарм, в несуразной одежде — свободу, а невезучести — закономерность. Я такая, и я научилась жить в гармонии с собой. У меня просто не было выбора. Хотя нет… был… и тонкий косой шрам на запястье об этом постоянно напоминал. Но, видимо, кому-то "там" было угодно, чтобы я жила… С того дня, когда я увидела поседевшего, за какие-то сутки от горя отца, и бледную, осунувшуюся до неузнаваемости бабушку, именно с того самого дня я перестала быть слабой. И научилась любить себя.
Часть 4
Город Н. 1997 год.
Вообще, я всегда любила учиться. Русский язык, география, история, точные науки — все это давалось мне в необычайной лёгкостью. Не скажу, что мои родители были семи пядей во лбу и это генетическое, скорее, я училась на отлично от безысходности. Ну а чем ещё было заниматься долгими зимними вечерами? Да и летними тоже… Друзей у меня не было, на дискотеки я не ходила, на посиделки во дворе меня никто не приглашал.
Ира с Галей вечно высмеивали ребят, тусующихся вечерами на исписанных непристойными выражениями лавках:
— Сидят, двоечники, портвейн посасывают, и песни матерные горланят. А завтра будут канючить: “Лаврова, дай алгебру списать”, - демонстративно отвернувшись, с презрением фыркнула Галя.