- Ты не понимаешь! Это не мой ребенок! Ты же знаешь, что с ней случилось. Когда, по –твоему, женщина узнает, что беременна?
- Ну, у кого как.., - задумчиво протянул Рогозин. – Через месяц, через полтора, в крайнем случае, через пару месяцев
- Вот. Она как раз была там, - отрешенно сказал Феликс.- А с ней мы близки стали три недели назад. И один раз только я не сумел сдержаться. Но она сказала, что якобы безопасно.
- Ну и что?
- Саня, понимаешь, она мне не говорила, пока я сам не увидел, что ее тошнит. И она призналась, что беременна, при этом так смущалась, чуть не извинялась. Понимаешь, как звучит слово – призналась?! И огромные глазищи, полные страха и надежды. Мне чуть плохо не стало, хотя сам знаешь: я не кисейная барышня. Привык всякое видеть. Но такая она беззащитная, трогательная…
- И что из этого? Она ж девчонка! Сама испугалась, - пытался Рогозин разогнать тучи и сам понимал несостоятельность своих доводов. В действительности Алена не была овечкой. Она самодостаточная, уверенная в себе девушка. Модный художник. В прошлом, до того как встала на ноги, даже экстрасенс. С чего бы ей смущаться?!
- Если бы это был мой ребенок, она бы на шею кинулась и гордо об этом заявила, - продолжал терзаться Феликс. - Конечно, я сказал, что мы женимся. Я люблю ее. И она же два раза мне жизнь спасала.
- Э, ну я тебе тоже жизнь спасал, ты ж на мне не женился из чувства долга?! – за Рогозиным водился грешок – в самый проникновенный момент хрустальную вазу мечты разжаловать до ранга железного корыта.
- Вот сейчас мне точно не до смеха, - даже и не подумал улыбнуться Феликс. - Я поклялся себе и ей, что никогда, ни словом, ни мыслью не напомню о том, что случилось. Понимаешь, я страшно виноват перед ней. Она, как мотылек на огонь, полетела ко мне. Чертов дурак! Не уберег. Даже если небо на землю рухнет, и я ее разлюблю, я все равно не посмотрю на другую женщину. Надо будет, и хрен на узел завяжу, но не причиню ей боли. Но как быть с ребенком?! Представляешь, он же черный будет! Эти гены сильней, чем наши. Поэтому я и хочу в лохмотья напиться.
- Ну вот, язык мой – враг мой! Ты ж называл ее шоколадкой Аленкой?! А кого шоколадка может родить?! Накаркал сам.
- Да иди ты к черту! - беззлобно отмахнулся Феликс. - Тут о другом нужно думать. В Росташкове жить будет невозможно, мне –то и намека никто не посмеет сделать, Алена сильная, достойно ответит, но переживать будет, а ребенок, и я уверен, что будет мальчик, будет страдать. Есть же доброхоты, которые захотят сказать правду. Меня ссыльная жизнь вполне устраивала, но сейчас нужно переезжать в Москву. Здесь все всем по фигу. Если сможешь устроить мне перевод обратно, буду безмерно признателен. Нет, так подам рапорт и открою частное детективное агентство.
- Ага, я уже представляю объявления: «Опытный сыщик стопроцентно выяснит, с чего это ваш муж стал такой счастливый», - не преминул посыпать перцем свежую идею Сан Саныч.
Но Феликсу было не до смеха, он потерял контроль над своей четко отлаженной жизнью, как парусник во время шторма, еще тогда, когда безнадежно влюбился. А новость о ребенке совсем выбила из колеи, поэтому всегда непроницаемого, временами вспыльчивого, непредсказуемого, но всегда уверенного Ярцева теперь можно было сравнить с утлым суденышком, брошенным на волю волн без руля и ветрил.
Рогозин не знал, что и думать. Видеть друга в таком состоянии больно. Он никогда не выглядел таким потерянным. Убитым горем, мечущим громы и молнии, уставшим до смерти, раздосадованным – каким угодно, но только не таким. Он человек действия. А здесь действие есть, но сколько терзаний!!!! И нужно как-то внести как-то упорядоченность в его противоречивые мысли.
Проблема была, отрицать очевидное глупо. Хотя он всегда считал, что отношения должны быть прозрачными, не должно быть «слепых» зон, невысказанных слов. Алене нужна поддержка, а Феликсу – любовь к ребенку.
Если он начнет отстраняться от малыша, Алена сразу почувствует это и будет страдать, а то и уйдет. А у Феликса с молодости, кстати, с ее же легкой руки, выработалось стойкое предубеждение против детей. Он бы и родного ребенка рассматривал как пушкинскую «неведому зверушку», а здесь заведомо чужой, да еще и явно не славянской «расцветки».
- Велик, я тебе не говорил, но у меня проблема будет еще глобальней. Когда Светка выхаживала меня, от перенапряжения, от стресса у нее был выкидыш. А в больнице ей что-то неудачно сделали, теперь она не может иметь детей. Понимаешь, это из-за меня. И видеть, как она страдает, с тоской смотрит на малышей, мне невыносимо. Я хочу усыновить ребенка. Тоже не знаю, как смогу полюбить его. Так что тебе проще – твой черноглазик – часть любимой женщины, как ее руки, губы, пальчики, ушки. И ты будешь любить его так же, как любишь маму. Жизнь продолжается. Вы любите друг друга и должны быть счастливы. Несмотря ни на что!
В словах Рогозина как всегда была стопроцентная логика, которая действовала намного эффективней всяких слезливых: «Держись, братуха!» и тому подобное.
- Знаешь, я, наверно, опять ее обидел. Я так расстроился, что просто не совладал с собой. С моей подачи мы решили просто расписаться, без свадьбы. Чувствую себя жлобом каким-то, зажавшим торжество. Что ж она не заслужила этот единственный и неповторимый в жизни праздник? Белое платье? Всю ту ерунду, о которой мечтают девчонки с детства? Теперь я понимаю, что это было. Неосознанно я дал понять, что отсутствие свадьбы – это наказание за ее беременность. И опять отравил ее самое счастливое состояние. Хотя скорей всего, она и сама не рада. Я чувствую себя толстокожим неандертальцем, грубым и не способным понять чувства любимой женщины. Или нет, знаешь, эдакий фольклорный «старый муж, грозный муж». Узнал о грехопадении молодой жены и решил помиловать, не дать покрыть ее позором. Барская снисходительность. Сань, неужели я такое дерьмо?!
- Ну не дерьмо, конечно, но жлоб точно! Девчонке свадьба – как тебе работа. Это просто должно быть. Единственный способ загладить твою медвежью утонченность – сделать сюрприз. Правда, платье и туфли сюрпризом не подберешь, ты не Фея из «Золушки», чтоб взмахом палочки наряд нищенки превратить в наряд принцессы. Ну, давай думать.
Хорошо, когда на свете есть друзья. Затопившая его было беспросветная тоска рассеялась, оставив после себя только маленькие клочки уже ничего не значащих сомнений. И с утра вынужденная женитьба, наконец, стала желанным событием, которое навсегда соединит его с любимой. И не нужно будет бояться, что она исчезнет из его жизни. И вся его суровая, неухоженная, как дикая тайга, жизнь обретет, наконец, смысл.
⃰ ⃰ ⃰
Недолго посовещавшись, будущие супруги решили, что до свадьбы Алена продолжает жить в своей московской квартире, прежде всего, чтобы не пришлось объяснять родителям причины скоропалительного замужества. А Феликс - пока в Росташкове и одновременно устраивает дела по переводу в Москву. А на выходные он приезжает к ней. Так у них будет больше возможности побыть вдвоем. Ведь находясь в родительском доме, Алена все равно не сможет ночевать у него. А Феликс уже не хотел быть ограниченным в правах на любимую. Пусть два дня в неделю – но целиком, безраздельно.
Потягиваясь, радуясь, что можно просто поваляться в обнимку со своей девочкой, Феликс пребывал в расслабленном, благостном состоянии. Однако его безжалостно вытащил из нирваны телефонный звонок. Он вышел на кухню, намереваясь заодно и чайник поставить.
Алена проснулась, когда Феликс осторожно вытаскивал из-под нее руку. Уткнувшись носом в подушку, где только что лежала его голова, она на несколько мгновений затаила дыхание, вдыхала родной запах и хотела плакать от счастья. Затем обняла ее, словно живое существо и от переполнявшей душу нежности, поцеловала. Будто подушка могла передать Феликсу свои ощущения…