Время страны разделяет неудержимо, время нервно обрывает любую нить. Помнишь, я тебе однажды не разрешила выбрать то, что нас могло бы соединить? Разве можно ждать другого от одиночек, женщин, созданных случайно, не из ребра.
Почтальон принес конверт, на конверте почерк незнаком, и сразу имя не разобрать.
У меня здесь утро сонное, сад туманный и в саду беседка, влажная от росы. Я совсем большая выросла, стала мамой. Ты не знаешь: у тебя подрастает сын. Я читаю твое письмо и кусаю губы, в каждой строчке ложь, чужой каблучок стучит. Я устала от всех твоих девочек, Гумберт Гумберт.
А тебе пора устать от моих мужчин.
Нас с тобой уже давно ничего не держит, нас с тобой уже давно ничего не ждет. Гумбер Гумберт, я сняла тебя, как одежду, как чужое платье, которое вечно жмет. Но остались письма. Письма приходят редко. Эту связь не обесточить, не устранить.
Мне все кажется, ты заходишь в библиотеку, открываешь книгу и смотришь поверх страниц.
И отныне мне не страшно услышать «нет»,
потерять тебя и снова остаться нищей.
Так из дома уезжаешь на пару дней,
а вернувшись, видишь дымное пепелище.
И плевать, кто курил в постели, поскольку нет
Ни постели, ни дома.
Наша дорога становится слишком узкой,
теперь мы идем не рядом, а друг за другом.
Я пропускаю тебя перед скользким спуском,
ты по привычке еще подаешь мне руку.
Утро в росе на солнечной полосе, птицы над лесом с песнями гнезда вьют. Лису сказали, что приручают всех, избранных – приручают и предают. Лис истомился, ждал – ну скажи, когда? Возле норы следы – это он следил, как на рассвете маленькая звезда встала на Млечный путь и сошла с пути. Лис приникал к земле, обыскал весь лес – каждый сырой овраг и замшелый пень. Мальчик сидел на старом сухом стволе. Лис, замирая, слушал, как мальчик пел. «Вот он пришел ко мне и другого нет. Вот я лежу у ног, сторожу его. Я на земле прождал его столько лет, что рассказать уже не хватает слов. Мальчик мой слишком солнечен, чист и юн, что-то поет на сказочном языке. Избранных – приручают и предают. Кто из нас будет кем?».
Голос у мальчика звонок и взгляд лучист – маленький принц, лелеять да обнимать. Мальчик смеется: «Не я тебя приручил, не мне тебя предавать».
Они связаны швартовым в один портовый безымянный город, спрятанный в полумгле. В этом городе давно ничего святого не осталось, кроме кладбища кораблей. Здесь суда приют находят, ложась на отмель, их оплакивают волны за рубежом. Оказалось, что никто ничего не отнял, и от этого печально и хорошо. Каждый раз, встречаясь взглядами у причала, начиная путь к погасшему маяку, он все думает о том, как она молчала, когда шаг его укладывала в строку. Она думает о том, что, не сбившись с курса, невозможно осознать глубину потерь. По следам вода идет и сверкает тускло, возвращаться им приходится по воде. Корабельный остов тянется, словно остров. Это память, разъедающая металл, говорит о тех, кого забывать непросто, и надежно прячет тех, от кого устал. А они идут по краю и повторяют ежедневную неизбывную ерунду.
Их суда песок царапают якорями.
Неужели я когда-нибудь потеряю?
Неужели я когда-нибудь обрету?
Он выходит на берег в сумерках, где-то в начале мая. Не расчехляет удочки, не заботится об улове. Обещает не думать, ловит себя на слове. Говорит с водой, вода его понимает. Он сидит на краю, осыпается вместе с берегом по крупицам, рассматривает песок, пропускает его сквозь пальцы, повторяет: «Нельзя бояться, нельзя бояться, не будешь бояться – и этого не случится».
Вода каждой каплей чует, как он боится, и начинает медленно испаряться.
Да, черт возьми, вот так и никак иначе. По-другому не получается, не поется. Или я притворялась немой, или ты – незрячим, но теперь нам обоим за все это воздается. Вот сидим с тобой на разных концах потока, наблюдаем за изменчивостью мейнстрима, не касаемся друг друга, не бьемся током, объясняем только то, что необъяснимо. Если речь заходит о прошлом – меняем тему, если речь заходит о будущем – замолкаем. Речь вообще ходила раньше, куда хотела, потому сидит сейчас под семью замками. Мы хандрим от слов и сердимся на погоду, раздражительны, опасливы, нелюдимы. Мы друг друга принимаем – в угоду году, так упрямо нас скреплявшему воедино. Мы встречаемся за чаем, с привычной ленью рассуждаем, как однажды вернется сила. Два ворчливых старика на краю Вселенной, не заметившие смерти, что приходила.