Ромка утер платком мокрый нос и, чтоб отплатить дерзкой девчонке, сказал:
— Ладно, усталая, давай поцелую, только ты тоже нос утри.
Но Нина отстранилась от него и заговорила стихами:
— Не думай, что я не знаю этих стихов, — заметил Ромка. — Могу по-ахматовски добавить:
— Я-то не волочила, а вот ты еле плелся, — в тон ответила Нина и, посерьезнев, спросила: — Как ты думаешь, действительно так любят или это только выдумки поэтов?
— Чего не знаю, того не знаю и подтвердить не могу, — ответил Ромка и подумал: «А которая из них мне больше нравится, Алла или Нина?» И тут же пришел к выводу, что по духу Нина ему ближе.
Ветер продолжал бушевать над торосами, гнал вихрящийся снег, крутил его каруселями.
— Ой, и я начинаю мерзнуть, — пожаловалась Нина и прижалась к Ромке.
Они некоторое время сидели молча, наслаждаясь теплом друг друга и прислушиваясь к завываниям ветра. Потом Нина не без лукавства спросила:
— А я хорошая девчонка?
С непонятным для себя ожесточением он стиснул ее плечи и поцеловал в губы.
— Так не целуются, — обиженно заметила Нина. — Ты что, не умеешь?
— Не выучился еще, не на ком тренироваться, — стараясь казаться развязным, ответил он. — Могу взять тебя, в инструкторы.
— Это делают нежно и мягко…
И она поцеловала его, едва коснувшись. Отвердевшие на холоде Ромкины губы ничего не почувствовали.
— И все? — разочарованно спросил он. — Не шибко интересно. Наверное, сама ты не умеешь, а фасонишься.
— Не хитри, — остановила его Нина и поднялась. — Повторений не будет. Хорошего понемножку.
Ветер начал стихать. Девушка вгляделась в заснеженное поле и, заметив вдали мелькнувшие огни Стрельны, скомандовала:
— Поднимайся!
Они соскоблили с обледенелых лыж примерзший снег, затянули крепления и двинулись в путь.
Вскоре показался темный, почти квадратный силуэт яхт-клуба. Ни у Нины, ни у Ромки часов не было.
— Наверное, уже поздно, все ушли, — вслух подумала Шумова. — Где мы теперь ночевать будем?
Но, на их счастье, в яхт-клубе еще не спал сторож — старый рыбак, куривший трубку-носогрейку.
— Где же вы так загуляли? — удивился он. — Второй час ночи. Начальство мое давно спит.
— Пурга была, заблудились, — сказала Нина.
— Да-а, в такую погодку на лед не выходи, закружит, — зная свой залив, отозвался старик. — Намерзлись небось? Сейчас я вам чайку согрею.
Напихав в железную печурку сухого камыша и мелко нарубленных поленьев, он все это поджег. Печурка загудела и затряслась, распространяя приятное тепло.
Старик, пыхтя трубкой, нарезал ломтями хлеб, круто посолил его и уложил на раскаленную печурку.
— Сахаром не балуюсь, с солькой скусней, — сказал он.
Кипяток в медном чайнике согрелся довольно быстро. Сторож наполнил им жестяные кружки, подлил из фаянсового чайника настойки из шиповника и предложил:
— Берите сухарики и пейте.
Чай с соленым поджаристым хлебом показался фабзавучникам необычайно вкусным. Насытившись, они поблагодарили старика и стали присматриваться, нельзя ли где-нибудь здесь покемарить.
— Что, уморились? — спросил сторож и принялся сдвигать скамейки. Потом вытащил из ларя два тулупа.
— Постелите и укладывайтесь. Простыней и подушек не имею.
Расстелив тулупы на скамейках у правой стены, Нина и Ромка, сбросив обувь, улеглись.
Постель получилась мягкой и теплой. Острый запах овчины не был противен, от тулупов веяло уютом кочевников.
Утром Шумову и Громачева разбудили голоса фабзавучников, прибывших в Стрельну на лыжах.
Ромка вскочил, потрогал печурку. Она была холодной. И сторож куда-то делся.
— Обувайся скорей, — сказал он Нине. — Ребята пришли, засмеют.
— А мне наплевать, — ответила она и тут же принялась зашнуровывать ботинки.
В это время дверь яхт-клуба распахнулась. В помещение гурьбой вошли лыжники. Запахло мокрой шерстью, кожей, потом.
— Ну и чудики! Как вы могли заблудиться? — недоумевал Лапышев. — Прямой путь. И ориентир великолепный — залив.
— Они друг другу головы вскружили, — заметил кто-то.