Филя сгреб покачивающиеся цепи, наложил их на ручки опоки и… уселся докуривать цигарку.
— Эй, паря! — окликнула его нетерпеливая крановщица. — Не развешивай уши, действуй.
— Подождешь, самое скусное докурить осталось.
Николай Макарович в сердцах бросил инструмент. Под его насупленными бровями сердито засверкали глаза.
— Вира! — попросил он у крановщицы. Затем вместе с Чуприковым перевернул на цепях тяжелую опоку и, уложив на широкую доску, сказал: — Никакой дишциплины подшобник не признает, надо выговор жакатить!
— Филя! — окликнул я курильщика. — Если еще раз вызовешь кран и так поступишь — исключим из бригады. Нам курильщики не нужны.
— Да я чуток, — вскочив, стал он оправдываться. — Не бросать же чинарик…
Подсобник засуетился и принялся насыпать землю и трамбовать ее с таким усердием, что из чугунной опоки высекал искры.
К гудку мы выстроили под заливку два ряда готовых форм.
Я уже собирался в душевую, как вдруг из конторки вышел мастер с желтыми листками нарядов и направился к нам. «Эх, не успел улизнуть!» — предчувствуя недоброе, подумал я.
У мастера странная привычка ходить с приподнятым плечом, точно он проталкивается сквозь толпу. Остановясь перед нами, Иван Ферапонтович подсчитал выставленные под заливку опоки и, зацокав языком, разочарованно сказал:
— Мало. Требуется еще шестнадцать, да на брак парочка… И все к утру. Экстра!
Подо мной словно дрогнула земля. Выронив из рук грузовую чушку, я начал протестовать:
— Не выйдет, Иван Ферапонтович! Чуть ли не через день по две смены вкалываем. Надо совесть иметь.
— У меня из-за вашей экстры семинар откладывать не будут, — добавляет Виктор.
У мастера холодно блеснули металлические очки и голос стал таким же металлическим:
— Не артачься, бригадир, не разлагай парней! Думал, сознательный, уговаривать не придется. Ведь план горит не только у нас, но и в механическом цеху. Всего одну ночь поработаете. Получите сутки отгула.
Я повернулся к ребятам, чтобы они энергичней поддержали меня, а те стояли с опущенными глазами.
— Надо оштаться, — проговорил Николай Макарович.
И Виктор, начитавшийся в столовой плакатов, мгновенно с ним согласился.
— Давай, Гром, последний раз останемся, и больше — ша! Пусть головой планируют, а не другим местом.
Филя помалкивает, ему лишний заработок никогда не мешает.
Я подошел к ним вплотную и негромко стал убеждать:
— Ребята, честное слово, мне до зарезу нужно повидаться сегодня… Это личное дело… очень важная встреча…
Но они не поддались.
— Мы же комсомольцы, — сказал Виктор. — С личными делами придется погодить. Думаешь, у меня не срывались важные свидания? Если сознательная — поймет, а с несознательными нечего водиться.
Мне осталось только выругаться про себя и взять у мастера наряд.
Мы сходили в заводскую столовку, поужинали и молча принялись за работу. Корпя над опокой, я злился и корил себя, что не сумел отпроситься хотя бы на час. «Уговаривал, уговаривал и нате — сам не явился. Нина, конечно, обидится. И как ей объяснить? Хотя бы адрес догадался взять. Болтал о разной чепухе, а то, что надо, не узнал. Эх, растяпа!»
Ночью в фасонной довольно тихо, лишь под трамбовками глухо охала формовочная земля. Мартовская вьюга завывала за окнами, прорывалась в щели, студила цех.
Филя то и дело бегал греться к накаленной докрасна жаровне. Тонко проверещал одинокий ночной гудок. В стержневой перерыв. Шишельницы устремились в столовку. Некоторые из них застряли около нашей жаровни и, протягивая запачканные землей руки, стали греться. При этом они посматривали в нашу сторону, о чем-то шептались и посмеивались.
Филя первым бросил работу и, усевшись на опоку, стал курить цигарку. Виктору вдруг стало холодно.
— Озяб… надо погреться, — сказал он и, подойдя к девчатам, скомандовал: — Расступись!
Он без стеснения жался к хохотушке Манефе, а та, игриво отталкивая, говорила:
— Не жаровня… нечего липнуть!
На их возню недовольно посматривал Николай Макарович. Его глазята из-под насупленных бровей метали молнии. Манефа была тайной любовью застенчивого парня. Но он в этом даже нам не сознавался, так как побаивался насмешек и разыгрывания. Он лишь издали любовался девушкой и… ревновал.
— Курносенькая, признайся: кто из вас Филю баламутит? — нарочно спросил Виктор.
Девчата, переглянувшись, фыркнули. А Манефа, подергав плечиком, ответила: