Дима вкатился в дом разгоряченный после спектакля, с расстегнутым воротом и в куртке нараспашку. Брови его были начернены, а на щеках пылал неестественный румянец. Видно, не успел стереть грим. Брат подрос и раздался в плечах.
Дима схватил костюм и поспешил в соседнюю комнату примерять его. Минуты через три он вышел в юнгштурмовке, подпоясанный широким ремнем. Костюм словно был сшит по его фигуре.
— Ну, брат, угодил! — сказал Дима. — Я надеялся такой только к осени приобрести. Собирался в каникулы на кирпичном заводе подработать.
— Краги кожаные купи.
— Теперь уж куплю.
Дима, конечно, был голоден. Матреше опять пришлось ставить на плиту сковороду и обдирать картофель, сваренный в мундире.
— Надо бы обмыть обнову, — предложил Дима. — К Нюре-самогонщице сбегаю. Она теперь крепкую брагу варит.
Пока Дима бегал с бидоном к соседке, пришел отец в своей неизменной замасленной куртке, с дорожным сундучком, пахнущим паровозным дымом. Этот запах я помнил с детства. Старик начал сдавать: виски словно покрылись пеплом, седина видна была и в усах.
— А, пропащий явился. Давненько ты у нас не бывал! Неужто минуты не мог выбрать?
— Виноват, батя, запутался. Всяких дел много… Как белка в колесе вертелся.
— Ну и чего добился?
— Шестой разряд получил… Книжку пишу.
— Молодец, по-нашенски действуешь. Димка вон скоро учителем станет.
В это время появился брат с полным бидоном браги. Мне опять пришлось подсесть к ужинавшим и выпить за встречу.
Давно мы не собирались все за одним столом. Матреша как-то естественно вошла в нашу семью. Она сидела рядом с отцом и подкладывала ему на тарелку куски помягче.
Брага оказалась крепкой. С непривычки я быстро охмелел и решил произнести тост:
— Выпьем за добрую фею этого дома… За нашу дорогую маму — Матрешу. Очень жалко, что она не пришла к нам, когда мы были маленькими. Наверное, наше детство было бы краше. Но мы не жалуемся на жизнь без ласки. Нет! Ты, отец, вырастил нас работягами и честными. Мы теперь самостоятельны. Нас уже не собьешь с пути. Сумеем постоять за себя и… за Матрешу. Пусть она ничего не опасается, мы ее в обиду не дадим… Она наша вторая мама! Анна была мачехой.
— Спасибо, сын! — сказал отец, чокаясь со мной.
А Дима добавил:
— Присоединяюсь, брат! Без Матреши я бы остался дохлым лягушонком. Она спасла меня и вырастила на беду себе. Теперь ем за двоих: за тебя и за себя.
И он потянулся поцеловать руку Матреше, а та, зардевшись от смущения, спрятала ее за спину и запротестовала:
— Не захваливайте меня, еще сглазите!
И всем стало смешно. Мы выпили в этот вечер всю брагу и поздно легли спать.
Когда я проснулся, Матреша уже хлопотала у плиты, а Дима с отцом брились.
За завтраком я поинтересовался, не слышно ли здесь чего-нибудь о братьях Зарухно.
— Вернулись циркачи, — ответил Дима. — Я Мыцу встретил. Интересной девахой стала. На высоких каблучках, идет пружинисто. Того и гляди в бубен ударит и плясать начнет. Глаза с чернинкой. Настоящая цыганочка. А старый Сашко где-то в Приуралье помер. Они всех лошадей, сбрую, кибитки продали и вернулись на поезде.
Мне захотелось повидать друзей детства. После завтрака я отправился на Лесную улицу.
Старый дом Зарухно как бы врос в землю и чуть покосился. Под навесом не было ни коней, ни повозок. Лишь у колоды с водой бродили три курицы.
На крыльце меня встретила Миля. Она сильно постарела и плохо видела. Не сразу узнала меня, а узнав, заплакала:
— Осиротели мы… Потеряли на чужбине нашего дадо. Опустел без него двор. Никто не заедет, не заглянет. А ведь прежде со всей округи съезжались…
— Видно, не знают, что мы вернулись, — вставил Гурко, появившийся за спиной матери. — Привет, мушкетер! Заходи, первым гостем будешь.
Сестры и Нико еще завтракали. Они сидели за длинным столом и пили чай с молоком из толстых глиняных кружек.
— Поздно вы завтракаете, — заметил я.
— Артистки! — показывая на сестер, отозвался Нико. — Садись, и тебе горяченького нальем.
— Что же вы цирк бросили? — сев за стол, спросил я.
— Понимаешь, лошадиный навоз роковую роль сыграл, — ответил Гурко. — Никто из нас не захотел за лошадьми ухаживать. Их ведь надо почистить, расчесать, напоить, накормить и… навоз убрать. Всем этим дадо занимался, а мы были артистами-белоручками.
— Значит, придется цирковой номер изменять?
— Не придется. С цирком покончено. Учиться заставлю, — твердо сказал Нико, входя в роль старшего в семье. — Правда, дадо говорил: «Цыгану грамота для порчи», а я думаю иначе. Вот разделю вырученные деньги за коней и сбрую на пять частей и уйду служить в армию. Девчонки останутся в школе доучиваться, а Гурко пусть ученым станет. У него память хорошая.