— Они понятые… Протокол подпишут.
Ржавая Сметана подошел ко мне вплотную.
— Это ты их навел? — спросил он негромко.
— Я тебя предупреждал. И о твоей литературной плодовитости еще узнают многие. Так что не тебе придется открывать ударника в литературе, а мне.
— Вам этого мало? — как бы ища сочувствия, Антас показал на фининспекторов. — До каких пор будете преследовать?
— До тех, пока не перестанешь наживаться на труде обжуленных.
— Все. Сегодня — все! Я прекращаю, даю слово. Останемся друзьями, я вам еще пригожусь.
Забеспокоились и старики.
— А что же с нами теперь будет? — спросил белобородый. — Мы даже пенсий не получаем.
— Можете начать собственное дело. Возьмите патент. Будете переводить с разных языков, печатать на машинке, давать уроки. Из помещения вас никто не выселит. Можете судиться. Суд будет на стороне эксплуатируемых.
— Могу предложить временную работу, — сказал Гурко. — Мне нужны репетиторы: одного подготовить в вуз, а двух девочек — в шестой и седьмой классы.
— В какой вуз?
— Юридический.
— Сколько угодно, — ответил белобородый. — Могу представиться… бывший адвокат и поверенный в делах графа Костецкого. Среди нас есть представитель точных наук и лингвист. Какие условия?
— Жить будете бесплатно на даче. Едой и молоком обеспечу. За каждый урок буду платить наличными.
— Видите ли… — замялся шамкающий старичок. — Нам молоко противопокажано. Мы шоглашны на жамену: крашное вино, пиво, брага.
— Брагу сварим, не беспокойтесь.
— Тогда по рукам, — согласился старичок. — Вешну и лето недурно провешти на лоне природы, а к жиме мы што-нибудь шоображим.
ОБЪЯСНЕНИЕ
Довольный исполненным долгом, в воскресенье я решил съездить в Сестрорецк. Надо было окончательно выяснить отношения с Ниной.
В заводской проходной я опять наткнулся на охранницу Нюру.
— Ох и неугомонный ты парень! — возмутилась она. — Ну, чего прикатил? Совести в тебе нет! Ведь не любишь ее, блажь одна.
— Мне с ней надо поговорить.
— В общежитии ее не найдешь. Сама видела: на взморье пошла.
Сестрорецкий пляж на всем протяжении был пустынен. Желтый песок, зализанный ветром, лежал волнами. А над морем стоял гомон. На воду, вздымая брызги, то садились стаи чернышей, чирков, крякв, чаек и гусей, то шумно взлетали и, посвистывая крыльями, летели дальше.
За поворотом на песчаной косе я заметил одинокую фигурку: девушка смотрела на пролетавших над нею птиц, а ветер развевал ее белый шарфик.
— Нин… Нина-а! — закричал я.
Услышав зов, она обернулась. Я еще раз повторил ее имя и, увязая в песке, кинулся вперед по целине.
Нина не сразу узнала меня: она сперва неуверенно шагнула навстречу, потом прибавила шаг и, раскинув руки, побежала… Она прямо влетела в мои объятия.
— Ой, как ты мне нужен! — сказала она. — Почему раньше не приезжал?
— Я тут один раз был, но твоя соседка по общежитию Нюра потребовала, чтобы я уехал. Ты ведь выходишь замуж, да?
— Чепуха. Это они по своей инициативе вздумали просватать. А я отбиваюсь. К чему мне такое замужество?
Мы пошли с Ниной вдоль прибойной полосы. Ветер и крики летавших над нами птиц мешали разговаривать. Нина повернулась спиной к ветру и, пятясь, посвящала в свои планы. Опасаясь, что девушка споткнется и упадет, я схватил концы шарфа и держал ее, как на вожжах.
Оказывается, сюда на залив Нина ходит часто. На пустынном пляже ей никто не мешает петь во весь голос. Недавно на заводском конкурсе самодеятельности ее отметили премией и дали рекомендацию в консерваторию.
— А эти дурищи думают, что я променяю будущее на какое-то барахло овдовевшего инженера. Все счастье видят в замужестве.
— И ты даже за меня не пойдешь? — как бы ужасаясь, спросил я.
— Нет, — мотнув головой, ответила Нина. — Свобода дороже. А ты разве не собираешься учиться?
— Собираюсь. Но одно другому не помешает.
— Мужчине — может быть, а женщину закабалит, прибавит забот. У нас же нет с тобой ни бабушек, ни мамушек, которые бы опекали и вели хозяйство. Впрочем, вру! — спохватилась Нина. — Ошеломляющая новость! Меня отыскала непутевая мама. Приезжала сюда, кинулась на шею и плакала натуральными слезами. Оказывается, она потеряла голос и всех своих ухажеров. Единственная надежда — это я. Упрашивала забыть обиды и перебраться к ней в Ленинград. Она-де поставит мне голос и передаст певческие секреты. У нее две комнаты и рояль. Вот я и не знаю: ожесточиться мне или смилостивиться?
— Тут я не советчик. Может, тебе противно будет с ней. Ты сама должна решать.