— Разжалобили, ребята. Рублевка ваша, — сказал Цезарь. — И отдавать не надо, сегодня же можете отработать. Мы проводим рейд по столовым Нарпита, надо у постоянных посетителей выяснить, что им «нра» и что «не нра»… Несколько дотошных интервью.
— Нет, такая работенка не по мне, — отказался Пяткин, — да и для Громачева мелковата.
— Но мне-то вы можете удружить? Видите, я не ходок, а тут побегать надо. И отказаться не могу.
— Ладно, — согласился Громачев, — помогу. Если хочешь — в стихах напишу.
— Вот чего не надо, того не надо. Обыкновенной деловой прозой.
Получив рублевку, Пяткин с Громачевым съели по шницелю и разорились на сливовый компот.
Задание редакции оказалось несложным. Направляясь в Публичку, Роман зашел по пути в несколько столовых. Приметив разговорчивых посетителей, он подсаживался к ним, рекомендовался участником рейда «Бытовой газеты», задавал вопросы и записывал ответы.
В Публичке, заказав для просмотра последние номера журналов, Роман в ожидании, когда их подберут, составил изо всех интервью небольшую статейку.
Вечером он отнес ее Кичудову. Тот снимал у старушки небольшую комнату, в которой был письменный стол и кровать. Приглашая сесть к столу, Цезарь спросил:
— Чаю? Коньяку? Чаю с ромом? С коньяком?
Полагая, что он шутит, Роман в тон ответил:
— Спасибо, сыт. Но от хорошего лангуста, небольшого фазана, обложенного корсиканскими дроздами, и графина бордо не откажусь.
— К сожалению, мой повар отпущен к креолкам. Могу предложить лишь печенье.
Кичудов поднялся и, приоткрыв дверь, попросил:
— Дарья Акимовна! Не могли бы вы приготовить нам кофейку?
— Сейчас, миленький… Мигом сготовлю, — отозвалась старушка.
Цезарь выставил на стол печенье и начатую бутылку рома.
— Шикарно живешь! — заметил Громачев. — Не из баронов ли будешь?
— Нет. Просто близкий родственник графа Монте-Кристо, — ответил Кичудов. — Проедаю последние ценности.
Прочитав интервью с клиентами столовых, он похвалил:
— Из тебя приличный репортер получится. Может, литературную артель сколотим? Изредка могу добывать похожую работенку. Все же лучше, чем выгрузка баланса или угля в порту.
— Я могу рассказы писать. Жаль, что времени не хватает. В «Резце» меня печатают.
— Как это времени не хватает? Ты просто его безбожно транжиришь на пустяки. Давай подсчитаем, что ты делал вчера и позавчера.
Подсчеты дали поразительные результаты. На суету и пустопорожние разговоры Громачев потратил больше времени, чем на полезные дела.
— Видишь, какой ты неразумный транжира! Составь себе график занятий, как делаю я, и старайся его придерживаться. Будешь учиться и писать.
— Это кабала, а не жизнь.
— Жизнь, уверяю тебя, но не шалтай-болтай, а разумная.
Старушка на подносе внесла кофейник и две крошечные чашки. Цезарь разлил кофе и добавил в него рому. Глотая крепкий напиток, Цезарь сказал:
— Слушай, Громачев, в «Молодой гвардии» мне намекали, что они ждут книгу о современном студенчестве, особенно о комсомольской сотне. Не попытаться ли нам заключить с ними договор?
— Я не прочь получить аванс, но как мы будем действовать?
— Можем так: составим план, одну главу пишешь ты, другую я. Потом меняемся написанным и вносим свои изменения и вставки. Затем встречаемся и уже вместе делаем окончательный вариант. Так никто не будет в обиде.
— Ну что ж, это подходит. Давай подумаем, кто бы мог быть прототипами.
Кофе был вкусным. Кичудов налил по второй чашке и рому не пожалел. Ром горячил кровь и возбуждал фантазию.
— Как личность мне нравится твой друг Пяткин. Он широкая натура, обладает чувством юмора и житейским умом. Надо бы обратить внимание и на железную комсомолку Леночку Рубинскую. Загадочная девица. Признаюсь, я бы не прочь поволочиться за ней.
— Зря, у нас есть девчонки и лучше. Возьми хотя бы Олечку Воробьеву.
— Она же тихоня. И пока, кроме застенчивости, ничем не выделялась.
— А вот из такой сделать героиню — будет заслугой. Я бы для контраста взял выходца из чужого мира. Есть подходящая фигура — наш институтский бригадир уборщиц и гардеробщиц. Он носит двойную фамилию, желчен и скрытен. Я его приметил на занятиях литгруппы «Резец». Да-да, он аккуратно посещает занятия и сидит обычно в самом углу, шевелит кадыком и как бы с презрением наблюдает за молодыми недоумками. Старик загадочный и для героя перспективный. Он никогда не подает голоса и не показывает своего отношения к спорщикам. Такой скептик может вести довольно едкие записи о нашем времени, а сам пребывать в прошлом.