— Да, да… немножко понимаю.
— Так, — косо взглянул на нее старик, — тогда возьмем иначе. Или нет. Вот так. Предположим, что мы имеем нуль целых и девять в периоде. Это значит, что цифра «девять», повторяясь бесконечное число раз, в пределе даст нам единицу. Это есть приближенное выражение числа, потому что нуль целых и девять в периоде в пределе стремится к единице. Вы понимаете, сударыня, стремится…
— Ой, поняла… все поняла! Спасибо.
— Прекрасно. Так мы осилим все глубины математики.
Оля пропустила Козл-Вятлина в комнату, унесла ведро в уборную, вылила грязную воду, прополоскала и повесила половую тряпку, привела себя в порядок и вернулась в комнату. За нею дверь захлопнулась.
Худяков, притаившийся в темном углу коридора, весь разговор слышал. На цыпочках подойдя к двери, он прижал ухо к клеенчатой обивке, но не смог ничего разобрать, голоса были невнятными.
Что же теперь предпринять? Рвануть дверь на себя, вскочить в комнату и, застав их врасплох, крикнуть: «Руки вверх!» Нет, глупо. Они, наверное, с аппетитом едят крендель и запивают молоком.
У Худякова невольно заныл пустой желудок. Он с утра ничего не ел. Эх, сейчас бы стаканчик молока и ломоть хлеба! Жаль, не захватил с собой завтрака. Надо все предвидеть.
Как же быть? Следовало бы уяснить, почему гардеробщик таким тоном объяснял простые математические истины. Не шифр ли это? Почему Олечка намывает старику полы и при этом чрезмерно оголяет ноги? Надо все факты сопоставить и сделать выводы. Впрочем, сведений недостаточно, придется застрять здесь. Да и как выберешься, когда выходная дверь заперта на ключ?
Отойдя от двери, Худяков прошел в конец коридорчика и спрятался за баком с питьевой водой.
Минут через пятнадцать из комнаты Козл-Вятлина вышла Воробьева. На ней было надето темно-вишневое пальтецо.
— Куда же вы на ночь глядя! — остановил девушку старик. — В химической есть диванчик… вполне можете переночевать. Лишнее одеяло и подушка найдутся.
Оля постояла в раздумье и решилась:
— Ладно. Действительно, чего теперь шагать на Мытню. Трамваи, наверное, уже не идут, и мама знает, что я на ночной уборке. Мне одеяло не надо, я могу пальто постелить.
— Зачем же его мять, когда у меня есть запас постельных принадлежностей.
Старик вернулся в комнату и вскоре вынес одеяло, подушку и простыню.
Оля прошла с ним в химическую лабораторию и там осталась. А старик еще долго не гасил свет в своей комнате.
Худякову надоело сидеть на корточках в неудобной позе. Ныли затекшие ноги, глаза слипались. «Надо бы и мне покемарить, — подумал он, — а то завтра сонной мухой буду ползать. Надо попробовать пройти в четырнадцатую аудиторию. В ней скамейки широкие».
Он на цыпочках прокрался в угловую аудиторию, где барьеры — столики и скамейки — лестницей поднимались под потолок. Полумгла здесь почему-то раскачивалась, а стены то накренялись, то выпрямлялись.
«Ага! Это от фонаря на улице, — догадался Худяков. — Там, видно, ветер. Создается впечатление, что каюту качает на волнах».
Ощупью добравшись до последней скамьи, Худяков сбросил с себя куртку, расстелил ее и, положив под голову шапку, улегся. Постель была жесткой, от покачивания света на стенах мутило. Толя закрыл глаза, чтобы не видеть игры светотеней.
Он уже почти задремал, когда услышал странные звуки: у кафедры словно кто-то перекатывал камешек. Затем послышался писк и возня.
«Крысы! — понял Худяков. — Видно, корку нашли и дерутся». Он боялся крыс, поэтому поспешил вытащить из кармана перочинный нож. Обнажив два лезвия, Толя стукнул ногой о барьер и угрожающе зашипел:
— Кыш-ш-ш, сволочи… Убью!
Крысы затихли. Поскрипывали лишь скамейки, и тонко позвякивало окно. На улице подвывал ветер.
Прислушавшись к порывам ветра, юноша закрыл глаза и вновь задремал…
Он не понял, во сне ли ему почудилось или наяву. Дверь в аудиторию скрипуче открылась, и тени заметались еще сильней. На кафедру взошел Козл-Вятлин, зажег лампочку и развернул какую-то папку. Затем откашлялся и глухим голосом произнес.
— Господа заседатели, господа судьи!
На старике был надет не то мундир, не то фрак. В полутьме не разберешь. Белели только накрахмаленный воротничок, подпиравший подбородок, и твердые манжеты.
Выдержав паузу, Козл-Вятлин продолжал:
— Сегодня перед нами один обвиняемый: его место на скамье подсудимых пустует. У обвиняемого нет ног, поэтому его нельзя доставить в зал заседания суда, у него нет рук, поэтому их нельзя сковать кандалами, у него нет головы, поэтому гильотина беспомощна перед ним. Имя нашему подсудимому — единица!