— Успокойся… Не плачь, успокойся.
Толя, чтобы не собирать около себя студентов, отвел мать за дальние вешалки, вытер ей слезы и, оглянувшись по сторонам, шепотом сообщил:
— По комсомолу секретное задание. Телефона не было, предупредить не мог… Запретили. Все опасное уже позади. Я свободен. Если у тебя есть тридцать копеек, то я забегу в столовку позавтракать.
— А вас что, даже не покормили?
— Нельзя было… Глаз не сомкнули.
— Тогда немедля иди домой спать… Тебя должны отпустить. Так же можно извести себя!
— Мама, не вмешивайся в наши дела, мы уже взрослые. Такие, как я, в гражданскую войну полками командовали.
Мать с обожанием глядела на повзрослевшего сына, затем обняла его и вновь осыпала поцелуями. Успокоясь, она вытащила из сумочки рубль и сказала:
— Поешь как следует… Попроси чего-нибудь горячего… И обязательно молока. Как окончатся занятия — сразу домой. Побегу успокою отца.
— Хорошо, мамочка, сегодня я не задержусь.
Толя вывел мать на улицу и, вернувшись, помчался в столовку. Предстояла еще встреча с Рубинской. Надо было хорошенько заправиться, чтобы не выглядеть жалким юнцом.
«Но молоко пить унизительно, — подумал он, — закажу черный кофе».
ДЕЛА КОМСОМОЛЬСКИЕ
Постепенно все студенты комсомольской сотни устроились в необходимые им подгоночные группы, вникали в трудные предметы, на зачетной сессии сдавали пройденное не хуже бывших девятиклассников.
Себя Громачев к прилежным студентам не относил. И учил не все одинаково, а выбирал лишь то, что пригодится ему в дальнейшей жизни. После первой зачетной сессии у него остался хвост по аналитической геометрии. Роман никак не мог представить себе линию в пространстве, хотя не жаловался на отсутствие фантазии. Особенно его подвела новая ветвь аналитической геометрии — дифференциальная геометрия, возникшая от применения методов бесконечно малого. А сокурсница, тихоня Оля Воробьева, по выражению Пяткина мало что «пендрившая» в высшей математике, вдруг сдала аналитическую геометрию на «отлично» и в подгоночной группе объясняла, как возникают геометрические образы, выраженные уравнениями.
— Будущая Ковалевская! — определил Пяткин. — Сперва шарики слабовато крутились, теперь получили математическое направление. Молодец, деваха, дай я тебя расцелую!
Но Оля уклонилась от пяткинских поцелуев, так как приняла похвалу за насмешку. Она знала, что не отличается ни ростом, ни статностью. В зеркале она видела, как худа и бледна. И нос у нее был вздернутый, в веснушках. Не зря зовут Воробьихой.
Олю все поздравляли, только Рубинская словно была уязвлена успехами тихони. Она вызвала Воробьеву в комитет комсомола и официально сообщила:
— Легкой кавалерии известно твое унизительное поведение.
— Какое?
— Ты нанялась в батрачки к весьма подозрительному человеку из бывших. Тебя не смущает его высокомерие?
— Нет, — ответила Оля. — Он только кажется таким, а вообще человек добрый.
— Все же я вынуждена тебя предупредить: прекрати якшаться с выходцами из чужого нам мира, а главное — прислуживать. Ты ставишь в унизительное положение не только себя, но и комсомол.
— Я не якшаюсь и ничего не ставлю. У меня более…
Внезапный спазм сжал Оле горло и помешал закончить фразу. Она выскочила из комитета и уже в коридоре дала волю слезам.
У спортзала она наткнулась на Лапышева и Громачева, хотела проскользнуть мимо, но они остановили ее.
— Ты почему заплаканная? — поинтересовался Лапышев.
— Я никогда не унижала комсомол. У меня просто нет выхода… Пошла в уборщицы, потому что болеет мама, на тридцать пять рублей стипендии нам не прожить.
— А кто тебя попрекает? — недоумевал Юра.
— Рубинская. Разве она не от вашего имени вызывала в комитет комсомола?
— Я не просил ее. Любой труд не может никого унизить. Так что у комитета комсомола нет к тебе претензий. Есть лишь вопрос: ты действительно консультировалась у гардеробщика?
— Да, он лучше, чем Кирпичников, объясняет.
— Вот это номер! Почему же он не пошел в преподаватели, а инвалидами командует?
— Потому что сам инвалид. И, по моим наблюдениям, немного свихнулся на бесконечно малом. Живет в мире математических образов и выкладок.
— Любопытно! А что он в свой гроссбух записывает? — поинтересовался Громачев.
— Не знаю, не заглядывала.
— Математическими формулами стихи пишет, — пошутил Лапышев. — Ты же сам говорил, что он на литгруппу ходит.