Секретарь комитета комсомола и его заместитель не проявили должной бдительности. Им казалось, что чудачества гардеробщика не заслуживают внимания. Их волновали дела студенческие. Несмотря на строгости приемных комиссий, в институт все же проникли дети бывших дворян, нэпманов, служителей церкви. Если удавалось кого-нибудь разоблачить, с ними расправлялись молниеносно, как с людьми, незаконно рвущимися к высшему образованию.
На втором курсе училась Туся Тим. В бюро факультетской ячейки силикатчиков она была техническим секретарем, старалась подражать комсомолкам времен гражданской войны. Ходила в гимнастерке, курила, могла сказать парням крепкое словцо, сплясать «яблочко» и спеть озорную частушку.
Рубинской что-то в ней не понравилось. Она проверила на правах легкой кавалерии институтскую анкету и послала запрос на родину Тим — в краснодарский горком комсомола. Вскоре оттуда пришла посылка с подержанной фетровой шляпой, на внутреннем кожаном ободе которой красовалось золотистое тиснение: «Братья Тим. Лондон». В приложенной записке сообщалось, что до революции и в первые годы нэпа Семен Тим торговал шляпами, а его две дочери учились в местной гимназии, ставшей школой второй ступени.
По требованию Рубинской было срочно собрано бюро. На заседание вызвали Тусю Тим. Вопросы со сноровкой следователя задавала руководительница легкой кавалерии.
— Скажи, что ты писала о родителях в анкетах?
— То, что знала, — ответила Туся. — Отец мой — кустарь-одиночка, мать — домашняя хозяйка.
— А как же ты объяснишь вот это? — и Рубинская не без торжества показала шляпу с золотым тиснением.
У Туей запылали щеки. Растерянно поглядев на всех, она сказала:
— Ребята, это липа для торгового престижа. Отец кустарил в одиночку. Он покупал фетровые колпаки, делал из них модные шляпы и ставил это дурацкое тиснение, чтобы покупатели думали, что у него в Лондоне есть брат фабрикант. А вообще-то брата и в природе не было.
— Значит, твой отец был не только кустарем, но и обманщиком торговцем?
— Я не отвечаю за чудачества отца. Кустари, как известно, чаще всего сами реализуют свою продукцию.
— У отца был магазин?
— Нет, он продавал шляпы в мастерской.
— Почему ты вступила в комсомол не в своем городе?
— В Краснодаре меня бы не приняли. Я уехала сюда к тете и поступила на текстильную фабрику, у меня два года производственного стажа. Принимали как ударницу обмоточного цеха.
— Ты стала обмотчицей, чтобы в анкете писать «рабочая».
— Ну и что? Я действительно была рабочей.
С Тусей Тим поступили сурово: за неправильные сведения о социальном положении исключили из комсомола и обратились к ректору института с требованием отчислить из состава студентов.
Через неделю так же поступили и с Семеном Крупником. Кто-то из Гомеля написал, что его дед — бывший лабазник, а отец — служитель синагоги, арестованы за незаконную скупку серебра. Сведения анонимки проверили. Они подтвердились. Крупника вызвали на срочное заседание бюро и ошеломили вопросами.
Рослый, с бычьей шеей, Семен твердил свое:
— Я не отвечаю за отца и деда. Нарочно ушел из дому, чтобы не жить с ними. Почти три года работал на сплавке леса.
— Но в анкетах значится, что отец — служащий?
— Да. Он служил сторожем в синагоге и для богомольных евреев приготавливал кошерное мясо — за пупки резал кур. Но об этом стыдно писать.
— А обманывать комсомол не стыдно?
— Я не обманывал… просто не уточнял.
Разговор был столь резким, что парень прослезился. Это никого не разжалобило. И Роману такое положение казалось нормальным. Но потом, когда Семена Крупника исключили из комсомола, он почувствовал угрызения совести. «Ведь так же могут поступить и со мной. Стоит только кому-нибудь написать, что мачеха была торговкой, связной у бандитов, и отнимут комсомольский билет. Но у меня отец — член партии… я не отвечаю за поступки ненавистной Анны, — возражал он самому себе. И тут же отвечал: — Но ты о ней ничего не писал в анкете и в автобиографии, потому что глупо было бы марать свою жизнь делами мачехи».
Эти размышления оставляли в душе неприятный осадок и затаенную тревогу. Когда в очередной раз разбирали дело Коковцева, у которого отец имел в деревне крупорушку, а в анкете значился середняком, Громачев встал и сказал:
— Владелец крупорушки не обязательно должен быть кулаком, если агрегат обслуживался только силами семьи.
— Тогда надо было хотя бы написать «зажиточный крестьянин», — возразила Рубинская. Все анкетные дела поднимала она и требовала суровости. Ее уже побаивались.