Писатель творит на основании своего опыта, ему все время приходится оглядываться, вспоминать пережитое и многие свои поступки, мысли передавать героям — не только положительным, но и отрицательным. Постепенно персонажи начинают проясняться, оживать и действовать, да не просто, а так, как подсказывает совесть и обретенный героями характер. По-иному, оказывается, поступать они не могут, и первоначальный замысел надо менять, находить другие ходы, более соответствующие.
Громачев впервые почувствовал вкус и цену доводки, кропотливой и усидчивой, преображающей первый вариант. Это уже было не прежнее примитивное и довольно бледное творение — из обновленной мозаики слов и фраз рождалось нечто стройное, прочное, интересное. Не чудо ли это? Не было ничего — и вдруг ощутимая вещь: рукопись книги, которой на земле еще не существовало, которая заставит читателя волноваться, думать. Мысли, возникшие в голове, овеществлялись. Непостижимая фантастика!
Громачев так увлекся работой над рукописью, что забывал об институте, появлялся на лекциях в середине дня. Он сидел в аудитории с блаженной улыбкой, думая, что через три-четыре часа опять встретится с героями повести. Они для него были уже близкими людьми, чуть ли не родственниками. Он ведь сам породил их и теперь жил словно в приятном сне, опасаясь, что его вдруг разбудят.
Однажды Пяткин сказал:
— Громачев, ты каким-то придурком стал: сидишь на лекции, ничего не слышишь и… ухмыляешься. Словно знаешь что-то такое, чего нам и не снилось.
— Так и есть, — согласился Роман, — знаю. Не беспокойся, это скоро пройдет.
Кичудов, тоже приметив неладное, спросил:
— Что с тобой творится? Может, сообразим еще книжонку? Хорошая тема наклевывается… договор немедля.
— Пиши один. Я сейчас переделываю повесть и не могу отрываться. Выкладываюсь, словно последнюю книжку пишу.
— Может, в напарники возьмешь? Вдвоем у нас неплохо получается.
— Нет, такую книжку, какую я рожаю, надо писать одному.
— Ну-ну, как знаешь, — обиделся Кичудов. — Была бы честь предложена.
Казалось, одна Елена Рубинская к состоянию Громачева отнеслась с пониманием. Она не требовала от него отчетов, не обращала внимания на то, что он пропускает собрания актива и с рассеянным видом сидит на заседании бюро. Став хозяйкой в организации, она радовалась тому, что никто с ней не спорит, не мешает действовать как задумано. Ее теперь меньше заботили институтские дела. Она ведь не собиралась работать по распределению простым инженером-экономистом. Ее тянуло на более крупные дела. Рубинская заводила знакомства с влиятельными людьми. Ее уже знали не только секретари горкома, но и работники Центрального Комитета комсомола.
В их кругу она считалась умницей, занозистой комсомолкой, смело отстаивающей свои взгляды.
Елене известно было, что она привлекает взгляды мужчин своей фигурой с хорошо развитыми бедрами и изнеженным хрупким торсом. Она умышленно надевала тесный свитер, обрисовывавший груди, и обтягивающую бедра юбку.
Ее теперь не коробили масленые взгляды руководящих товарищей. Пусть любуются: у нее ничего не убудет, но это поможет преодолевать препятствия в достижении поставленной цели.
На переделку и переписку повести ушло сорок девять дней и ночей.
Рукопись, главу за главой, перепечатывала профессиональная машинистка. Она стала первой читательницей, поэтому мнение ее интересовало Громачева.
— Ну, как получается? — спросил он не без волнения.
— Здорово, — ответила она. — Печатаю с удовольствием, хочу знать, что дальше.
Мнение обыкновенной читательницы обрадовало его и воодушевило на неожиданную концовку.
Отпечатав рукопись в трех экземплярах, Роман еще раз внимательно перечитал ее, сделал тонким пером поправки и лишь после этого отнес первый экземпляр в издательство, а второй почтой отправил в журнал «Пролетарский авангард», выпускаемый московской группой «Кузницы».
Первыми откликнулись москвичи. Через тринадцать дней пришла телеграмма:
«Поздравляем успехом тчк повесть начинаем печатать ближайшем номере тчк Бахметьев Ляшко».
Роман с радостной вестью помчался к Сусанне и Мокеичу. Они для него действительно стали самыми близкими друзьями.
Едва войдя в дверь, не здороваясь, Роман вытащил из кармана телеграмму и протянул Мокеичу. Тот прочитал ее и, повеселев, сказал:
— Я, брат, попусту не обнадеживаю, точно предсказал будущее повести. Такой же отзыв получишь от издательства. Ты выходишь на прямую дорогу успеха. Не вздумай зазнаваться! Только каторжная работа будет защищать твое имя и поведет дальше. Легкого хлеба не жди.