Человек с солидной бородкой развел руками.
— Безобразие! — воскликнул он и с вопрошающим лицом повернулся к ректору института. Тот в свою очередь развел руками.
— Это и для меня новость. Подобное не повторится.
Секретарь парткома что-то негромко сказал в защиту, видимо, о тематике книги. Но это не умерило гнева представителя Наркомтяжпрома, он взорвался:
— Нет, товарищи, сначала дело, а потом фигли-мигли… фишки-книжки.
Видимо, литературную деятельность он воспринимал как не достойную серьезных людей забаву.
— Для меня работа над книгой не фигли-мигли, а основная профессия, — возразил Громачев, не думая о последствиях. — Главное мое занятие!
Дерзость студента взорвала москвича.
— Что?.. Что?! — как бы не веря слуху, потребовал он повторить сказанное.
Громачев уклонился от этого и в запале добавил:
— И ни в какую Большую Туру я вам не поеду!
— Вы слышали, что он сказал? — призвал Ястрин сидящих в свидетели. — Не студент, а партизан какой-то!
Все сидели ошеломленные и с неодобрением смотрели на Громачева, а москвич, грозя пальцем, продолжал:
— Поедете или не поедете — решать будем мы. А ослушаетесь — пеняйте на себя! Судом заставим отработать три года. Теперь же будьте любезны — за дверь, мы не намерены выслушивать дерзости.
Громачева выгоняли как провинившегося мальчишку. Он уже, конечно, корил себя за неуместную откровенность, но гордость не позволила ни извиниться, ни молча встать и послушно уйти.
Не на шутку обидясь, он тоже повысил голос:
— А вы не кричите, я не холуй вам! А уйти — я сам уйду, — и он не спеша вышел.
В приемной его окружили однокурсники, они любопытствовали:
— Чего там раскричались?
— Хотят меня на Огненную Землю отправить, — в сердцах отшутился Громачев, ему не хотелось перед товарищами выглядеть жалким. Но глаза были невеселыми. Это приметил толкавшийся тут же Пяткин. Он увел его в коридор, дал закурить и поинтересовался:
— Грубил, что ли?
— Ага. Они меня как щенка выгнали. Но я ушел с поднятой головой.
— Утешение слабое. Если меня не пошлют вместе с Алей, я еще больший хай подниму.
В коридор вышел покурить Чиж. Увидев приятелей, он не без укора сказал Громачеву:
— Чего тебе взбрело вылезать с возражениями? Сейчас решается вопрос специализации, а с распределением еще всякие изменения возможны. А теперь ректор за недисциплинированность выговор вкатит, а мы по партийной линии добавим, чтоб умней был, о выдержке не забывал.
В крайней комнате общежития, где прежде жили Громачев и Лапышев, широкое окно ничем не занавешивалось, но стоило в ней поселиться Рубинской, как появилась розоватая штора, закрывавшая сверху донизу все окно. Настольная лампа в комнате была расположена так, что штора стала походить на экран. Стоило зажечь свет, как на ней, наподобие китайских теней, возникали силуэты тех, кто передвигался по комнате. Рубинская этого не знала, ей не приходилось с улицы наблюдать за своим светящимся окном.
Первым любопытное явление приметил Толя Худяков. Поздно вечером, возвращаясь из цирка, он случайно взглянул на окно начальницы и… остолбенел. На шторе ясно обозначивался девичий профиль. Лена сняла через голову свитер и начала причесывать волосы… Четко обрисовывались ее руки и голая грудь с острым соском.
Зрелище так заворожило юношу, что, притаясь у дворницкого сарайчика, он продолжал наблюдать за тенью в окне на третьем этаже. И Лена не знала об этом! Он стоял до тех пор, пока свет не погас. Она, видно, легла спать.
О своем открытии Худяков, конечно, никому не сказал. Чего доброго, и другие начнут наблюдать за обожаемой Леной. Но самому себе это позволял. Уходя перед сном как бы на прогулку, он подходил к дворницкому сарайчику, прислонялся спиной к дверце и тайно наблюдал, как девушка стояла перед зеркалом, примеряла какие-то кофточки, меняла себе прическу, чем-то смазывала лицо и не спеша раздевалась перед сном. В позднее время никто к ней не заходил, все время она была одна. И это его радовало.
В дни работы комиссии по специализации студентов Худяков после занятий в спортзале купил в столовой пирожков и поехал в общежитие.
Шел девятый час, на улице уже было темно. Шагая по кратчайшему пути к парадной, Толя взглянул на окна третьего этажа и изумился. В зашторенном окне Рубинской горел свет.
«Рановато сегодня дома», — подумалось ему. Присмотревшись, он понял, что Рубинская в комнате не одна. Покачивались две неясные тени.
«Кого же она принимает?» — заинтересовался юноша и свернул к своему постоянному наблюдательному посту у сарайчика.